Дайте место гневу Божию (Грань) - Далия Трускиновская

– Кому ты это рассказываешь? – устало спросил Даниил, и ясно стало – он устал от суетливого вранья.

– А ты – кто? – наконец догадался спросить Кузьмин. – Ты – ангел?

Золотой шар света, окружавший Даниила, дрогнул, пошел рябью, и черты лица поплыти, потекли, преобразились.

– Господи помилуй!.. – воскликнул Кузьмин.

– Ты сказал, – тихо произнес Даниил, ощупывая преображенное, помолодевшее, ставшее одновременно и свежее, и суше лицо. Но того, как изменились его глаза, он пока понять не мог. А глаза словно выбрались из-под насупленных бровей, распахнулись, налились светом, озарили смуглое лицо, сделавшись большими и яркими, как у ребенка.

– Значит, все, что я сделал в жизни, теперь недействительно?

– Почему же? Многое действительно. Ты припомни хорошенько.

– Это клевета. Я знаю, кто распускает слухи, – уверенно сказал Кузьмин.

– Ты полсотни человек погубил, какие уж тут слухи… – Даниил огладил свои седые волосы, словно убеждаясь, что они на месте. Внезапное преображение застало его врасплох, и хотя оно много лет назад было обещано, однако произошло как-то некстати, и он не понимал, как должен теперь вести себя, по-прежнему, или ему подскажут другие правила.

– Я спас три сотни человек! – крикнул Кузьмин. – Эти все равно бы погибли! При нашем уровне медицины! А тех я спас! Неужели мне это не зачтется?!

– Значит, если бы пришлось прожить жизнь сначала, ты поступил бы точно так же?

Кузьмину показалось, что все происходящее – все-таки сон, посланный для испытания.

– Дайте мне возможность! – пылко заговорил он. – Ведь люди возвращаются, я знаю! Я читал! Дайте мне шанс! Допустим, я был в чем-то неправ! Я хоть что-то исправлю!..

– Давали тебе возможность. А что ты с ней сделал? – спросил Даниил.

– Когда это?

– Когда тебя вытащили из подвала.

– А что я мог сделать?!

Кузьмин чуть было не начал упрекать ангела за свою неподвижность, но тот догадался и поднял палец. Жест был такой силы, что слова замерли на мертвых губах.

– Тебе оставили левую руку. И что же ты сделал одной только левой рукой? Ты заказал и оплатил убийство ни в чем не повинного человека. А ведь мог совершить немало добра. Тебе дали окно в мир – и единственное, что ты отыскал в мире, была команда убийц. Если дать тебе еще возможность – кого ты тогда отыщешь?

Кузьмин открыл рот – и не нашел слов для ответа.

– Одной левой тебе хватило, чтобы прибавить к счету еще одного покойника…

Даниил вздохнул. Он осваивался со своей новой сутью, с обострившимися ощущениями, и жалость к падшему существу была куда острее той, что испытал бы он и в человеческой плоти, и после призвания. Он не мог быть груб и суров с Кузьминым на словах, потому что несколько минут назад воспользовался своим правом и, исходя из очевидной вины, осудил его.

– Но если я такой страшный убийца – где ваши вилы, котлы, сковородки? Где черти с рогами? Нет для меня сковородок? Значит, я не такой уж страшный преступник? – видя, что ангел в печали своей утратил решимость, Кузьмин перешел в наступление.

– Странное у тебя понятие о наказании. Вот оно, перед тобой.

Монитор компьютера ожил, золотая точка возникла в левом верхнем углу и стала расти, переплывая ближе к середине. Кузьмин увидел девушку в балетной пачке, волосы ее, разделенные на прямой пробор и уложенные двумя полукружиями, были украшены белыми крылышками. Девушка летела, округло подняв руки над головой, откидывая ноги то вправо, то влево, и мелькая розовыми балетными туфельками, что быстро-быстро ударялись друг о друга, разлетались и вновь ударялись…

Девушка пролетела через весь экран, исчезла, снова появилась уже в правом верхнем углу и кинулась в другую диагональ – диагональ пируэтов. Кузьмин невольно усмехнулся – надо же, скрин-сейвер…

Внизу побежали буквы.

– Лариса Черноруцкая, 23 года, – прочитал он. – Убита 12 августа… Как же – убита?! Ее привезли без сознания! Она уже была практически мертвая!

Но спорить было не с кем – Даниил исчез.

Кузьмин уставился на экран с ненавистью – он понял, что теперь ему покажут всех, чьей жизнью он когда-то распорядился по собственному усмотрению. Но он не желал! Он отчаянно забарабанил пальцем по кнопке. Балерина замерла, выпрямив точеную ножку.

– Господи! Да неужели же я только убивал и убивал?! – заорал Кузьмин. – Я же врач! Я же лечил! Мне спасибо говорили! Господи! Неужели ты только это видишь? Кто же ты тогда, Господи?!?

Балерина исказилась. Кузьмин знал этот эффект – когда компьютер думает слишком медленно, картинка возникает на экране постепенно – сперва цветные квадраты образуют силуэт с основными деталями, потом квадраты становятся все меньше и меньше, оттенки – тоньше, и, наконец, незримые цветные точки сливаются вместе. Тут же все произошло наоборот – фотографическая достоверность картинки распалась на мелкие квадраты, и они принялись расти, словно бы компьютерное время повернуло назад.

Сквозь мельтешение появилось лицо. Это был молодой мужчина, коротко стриженый, с уверенным взглядом, он улыбнулся – и Кузьмин осознал, что улыбка – живая!

Тут же по низу экрана побежали цифры: «350 долларов, 350 долларов, 350 долларов…»

– Это что еще такое? – изумился Кузьмин.

– Забыл? – раздалось за спиной. – Это хорошо, что забыл.

– Даниил? – Кузьмин обрадовался появлению ангела, все-таки обещанное ему одиночество хоть чем-то нарушилось.

– Это Игорь Ведерников, – напомнил Даниил.

– Впервые слышу.

– [email protected], – подсказал Даниил, вызвав слова на мониторе перед кузьминскими глазами и сразу погасив буквы.

– Ну, блэкаут…

Когда Кузьмин переписывался с любвеобильными бабушками, еще и не такие адреса попадались.

– Хорошо, что не помнишь. Ты ему послал французское лекарство, – сказал Даниил. – Просто так послал. Оно как раз стоило триста пятьдесят зеленых.

– Так, значит, сделал хоть что-то хорошее? – сразу перешел в атаку воспрявший Кузьмин.

– Триста пятьдесят всего. Но, знаешь, много лет назад жил разбойник. Сколько народу загубил – и сам счет потерял. Но старость наступила, силы ушли – решил последние годы провести в тихой обители, молясь за безвинно убиенных. И пошел он в ту обитель – не раскаявшийся, а только ищущий покоя, крыши над головой, хлеба насущного. Шел, шел – и остался ему лишь день пути. Остановился он в придорожной корчме, чтобы поужинать, переночевать, а утром уж выйти в путь и добраться до обители. А хозяин корчмы его знал. И говорит – друже, сядь-ка и приготовься, игумен в обители расспрашивать станет, увидит, что ты не готов, – и погонит прочь. Разбойник послушал доброго совета, сел после ужина в горнице, лучину в светце так накренил, чтобы света иметь поменее, и стал в уме своем перечислять злодеяния. И подступили из мрака те невинные люди. Не было ни слова упрека, ни взгляда укоризненного, а просто вспомнил он их – и вот увидел. Если бы услышал упрек – ответил бы неистовым словом, кинулся прочь, назад, в свои разбойничьи леса. Но не вышло у него с теми людьми беседы – молчали они. И он молчал, молчал – да и полились вдруг сами собой горячие слезы. Как это вышло – не понял, схватил шитый убрусец, что положила ему хозяйка у изголовья, и вытер старое свое, искаженное от слез лицо. А слезы все не унимались, и тут иссякло его дыхание…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});