Предательство. Последние дни 2011 года - Сергей Царев

— А мне еще надо накопить. Тут как-то продавался дом в Венеции на Большом канале, не потянул, не хватило малости.

Что-то продолжало беспокоить ВМП, он долго сомневался, не решался задать вопрос. Набравшись смелости, он спросил:

— А если большие правители действительно решатся и жестко возьмутся за коррупцию? Им-то что, они крепко упакованы, можно и попоститься, от этого у них не убудет.

ПМП укоризненно посмотрел на него и поторопился успокоить:

— Ничего не произойдет. В крайнем случае придется напомнить, кто реально владеет властью — это мы, чиновники, это наша власть, и мы управляем страной. Нас миллионы, мы скелет власти. Нас можно перетасовать, с одного места перебросить на другое, но не уничтожить.

ВМП успокоено вздохнул, тихо помолился и довольный продолжил путь. Будущее казалось безоблачным, появился новый знакомый рангом выше, который, возможно, будет покровительствовать. Придется что-то ему отстегивать, но заработать можно будет еще больше. Нет, не напрасно он пришел к памятнику Жадности и Алчности.

* * *

— О чем задумался? — спросила Татьяна Александровна.

Сергей Георгиевич, вспоминая сон, не заметил, как тихо, что для него не характерно, в спальню проник Марик и влез на кровать.

— Так, вспомнил что-то, — ответил Сергей Георгиевич и все свое внимание обратил на внука. — Где мой мальчик, где дедушкин мальчик?

Марик на мгновенье прильнул к деду, тот еле успел его поцеловать в лоб, как последовали прыжки на кровати, словно на батуте. Прыгая высоко, Марик сгибал ноги и падал на колени. Быстро вскакивал и продолжал так прыгать. Через несколько минут прыжки усложнились — теперь они сопровождались поворотами. Неожиданно тишину нарушил лай Рады, увидевшей, что в спальню пробирается кошка. Заметив, что собачка бросилась за кошкой, которая устремилась в спальню Наташи, Марик быстро сполз с кровати и побежал их догонять.

— Я встану, начну готовить завтрак, а ты немного полежи, — предложила Татьяна Александровна. — Поздно лег вчера?

— Да. Было около двух часов, немного заработался.

— А я не почувствовала.

— Устаешь, понятно, дел по дому много, а наш чертенок обессилит кого хочешь и без дела. Я тоже встану. Надо будет помочь Маше.

— Что хотите сегодня фотографировать?

— Вчера не прилетали сойки, поздно было. Сегодня попытаемся. Надо будет пораньше выйти во двор. — С этими словами Сергей Георгиевич встал за Татьяной Александровной.

Они были на кухне, когда Марик, Наташа и Маша дружно спустились. Довольный Марик был на руках Маши. Его пришлось долго уговаривать, чтобы он вместе с мамой и бабушкой отправился переодеваться.

— Какой красивый мальчик, — восторженно сказала Маша, когда он, нарядно одетый, аккуратно причесанный, вернулся на кухню и встал рядом с Машей. Она нежно погладила его по голове.

— Так, быстро завтракаем и идем фотографировать, — предложил Сергей Георгиевич.

Маша одобрительно кивнула и пошла за фотоаппаратом. К ее возвращению стол уже был накрыт.

* * *

Они вышли вместе, Сергей Георгиевич с пакетами корма и Маша со своим фотоаппаратом. Сергей Георгиевич посмотрел, как она одета, буркнул «нормально». Они вдвоем обошли дом, зашли на веранду. Маша села на качели и направила фотоаппарат на кормушку.

— Сергей Георгиевич, можно немного сдвинуть качели?

— Что за проблема? Давай, сейчас организуем.

В это время с трудом, очевидно, ее долго не открывали, распахнулась дверь, которая вела из дома на веранду. Татьяна Александровна вынесла два больших шерстяных пледа и большую картонку.

— Сергей, постели, чтобы Маша не замерзла.

— Таня, беги домой, простынешь, — сказал Сергей Георгиевич, забирая все у нее.

Постелив картонку, потом один плед, Сергей Георгиевич предложил Маше поуютней расположиться. Потом второй плед накинул на нее.

— Теперь точно не замерзнешь, — остался довольным Сергей Георгиевич. — Я пойду подсыплю корм.

Маша была тронута вниманием, которое проявлялось во всем. Наверное, подумала она, только такой и бывает счастливая семья.

* * *

Своего отца Маша вспоминала редко, в памяти остались какие-то обрывки. Воспоминания счастливого детства, словно рисунок акварелью, опущенный в воду, со временем медленно, но неотвратимо растворялись. Она была в первом классе, когда отец стал реже уделять ей внимание. В это же время мать, Ольга Петровна, стала реже улыбаться. Дрязги между собой родители пытались скрывать, но через год ситуацию скрывать стало невозможно, Маша все чаще становилась свидетельницей ссор и ругани.

Из разговора родителей она сделала вывод, что у отца появилась другая женщина, с которой он стал проводить больше времени, порой оставаясь на ночь. Летом родители развелись.

До четвертого класса он оказывал Маше внимание и старался не терять с ней контакта. Ольга Петровна не противилась их общению, создавая условия для их встреч, пыталась рассказывать что-то приятное об отце. За это время он успел два раза жениться, каждый раз опускаясь все ниже по социальной лестнице, все больше употребляя алкоголь. Деградацию личности уже было трудно скрыть, да он и не пытался этого делать, не считал, что надо что-то менять в своей жизни. Попытки Ольги Петровны поговорить с ним и что-либо изменить встречали агрессивное сопротивление, сопровождаемое нецензурной бранью.

Как-то естественно получилось, что отец перестал быть частью жизни Маши. Последняя встреча состоялась в конце мая, когда Маша окончила седьмой класс. Она шла из школы вместе своей одноклассницей и увидела его, стоящего около подъезда дома. Маша напряглась, предчувствуя негатив предстоящей встречи.

Отец быстро подошел к ней и попытался обнять, но от неожиданности и резкого запаха алкогольного перегара, Маша его оттолкнула. Отец зло посмотрел на нее, достал из кармана плитку успевшего подтаять шоколада и протянул Маше.

— Возьми, я не жадный. Пусть твоя мать не думает, что я ничего не помню. А ты — злая и гордая, такая, как она. Она всю жизнь была гадиной, только тебя видела и для тебя жила, других не замечала. И ты будешь такой.

Он еще что-то говорил, но Маша ничего не слышала. Почти в шоковом состоянии она расплывчато видела перед собой чужое лицо, которое говорило, говорило зло и оскорбительно. Когда отец ушел, Маша долго не могла прийти в себя. Изумленная одноклассница в растерянности не знала, что делать: тихо уйти или как-то поддержать Машу.

Ощущение реальности постепенно возвращалось. Плитка подтаявшего шоколада вызывала мерзкое ощущение, Маше хотелось немедленно от нее избавиться. Недалеко стояла урна, и Маша бросилась к ней и швырнула плитку, словно избавлялась от чего-то мерзкого и ядовитого. Одноклассница стояла все на том же месте с удивленным выражением лица. Как только Маша подошла к ней, одноклассница растерянно спросила:

— Кто это был?

Надо было как-то объяснить эту возникшую ситуацию. Маша вспомнила, что отец никак не обращался к ней, поэтому решила соврать:

— Мамин двоюродный брат, пьет.

— Понятно, — с уверенностью знатока произнесла одноклассница. — Они, алкаши, все такие — требуют денег, внимания и обижены на всех.

Хотя одноклассница еще что-то говорила, но Маша ее не слушала. Она понимала, что, назвав отца «мамин двоюродный брат», она отказалась от него. Ей было больно и обидно, что так сложилась жизнь. И в этом не было ее вины, но чувство невольного предательства не давало покоя.

* * *

Сергей Георгиевич вернулся и встал чуть сбоку от Маши, чтобы ему тоже была видна кормушка.

— Я не поблагодарила Татьяну Александровну за плед, — с нотками извинения в голосе произнесла Маша. — Очень тепло.

— Ничего, еще успеешь ей сказать, — успокоил Сергей Георгиевич. — Это элементарное внимание к человеку, ответственность за него.

— Не всегда с этим встречаешься.

— Точно, — согласился Сергей Георгиевич.

* * *

— Кто проявил ответственность перед солдатами и офицерами, когда их кинули в голую степь, — смотри на палатки и представь, что это казарма, смотри на замерший градусник и думай, что тепло.

Владимир Евгеньевич, проректор университета, огорчено махнул рукой. Его гость, бывший его сослуживец, напряженно поглядывал на Сергея Георгиевича, ректора, не зная, как он отнесется к словам проректора.

Эта встреча происходила в кабинете Владимира Евгеньевича в канун праздника 23 февраля, куда случайно заглянул Сергей Георгиевич. Владимир Евгеньевич пригласил ректора и познакомил со своим сослуживцем, который проездом оказался в Москве. На столе стояли две стопки, начатая бутылка водки и тарелки с закуской. Владимир Евгеньевич вопросительно посмотрел на Сергея Георгиевича и быстро поставил третью стопку, тарелку.