Роковые годы - Борис Никитин

Теперь перед нами № 21/4826 «Правды» от 21 января 1931 года — Воспоминания Крупской. Она рассказывает, как австрийцы арестовали Ленина в Поронине по подозрению в шпионаже, непосредственно после объявления войны. Даже годы, далеко отодвинувшие старые происшествия, не смогли смягчить в ее описании, как все было «больно тревожно», как Ленин «постепенно приходил более спокойный». Заступился Ганецкий. Воспоминания еще через много лет отражают страх.

Я не имею в виду приводить этот частный случай специально в доказательство развиваемой темы. На нем следует остановиться потому, что в жизни Ленина он представляет психологический рубеж, на котором Ленин бесповоротно повернул по немецкому указателю против России.

Крупская приводит разговор с министром депутата В. Адлера, после которого Ленин был освобожден.

— Уверены ли вы, что Ульянов враг царского правительства? — спрашивает министр.

— О да! — ответил Адлер. — Более заклятый враг, чем ваше превосходительство.

И это все?! Такого заявления оказалось достаточно, чтобы освободить Ленина из тюрьмы и, невзирая на его призывной возраст, выпустить в Швейцарию?

Министр Австро-Венгрии был так наивен, что спрашивал: «Враг ли эмигрант-социалист царскому правительству?»

Министр не знал, что на войну выступило не одно царское правительство, а поднялась вся Россия?

Этот исключительный министр внутренних дел не был осведомлен, что социалисты всей Европы разделились на защитников своих народов и предателей, именуемых пораженцами? Фальшивой, грубой подделкой защищается Крупская от тяжких обвинений в «поронинских обязательствах».

По окончании войны специальные советские послы перевозили поронинский архив в Россию. Все доставили, кроме подписки, данной Лениным австрийскому министерству внутренних дел, копии которой так, конечно, и нет в музее Ленина. А между тем все относящееся к началу войны представляет исключительный интерес для пролетариата, так как, по словам Крупской, с того момента «в центре внимания Ленина стали вопросы международной борьбы пролетариата» и «это наложило печать на всю его дальнейшую работу»[158]. Именно с этой даты, согласно принятых на себя обязательств, Ленин активно выступает в тесном кругу немецкой группы, созывающей ряд конференций в Швейцарии. Секретарь постоянного бюро конференций Роберт Гримм, как мы документально доказали, получал директивы от германского вице-консула в Женеве, Гофмана[159].

Ленин работал с немцами для победы немцев, работал против всего русского народа, принесшего неисчислимые жертвы в мировой войне. Ленин умножил эти жертвы. Коммунисты объясняют — для великих целей. Тогда где же этот документ, воспроизводящий поронинские обязательства, оправдываемые высокими целями? Почему его боятся показать народу? Понял бы его народ тогда, поймет ли его теперь? Оправдывает ли первую измену Ленина в 1914 году?

Большевики сами регистрируют основной элемент ленинской психики, который неуклонно побуждал его подговаривать и толкать на смерть других, а самому скрываться в наиболее безопасных местах. В их издании «Ко дню пятидесятилетия В. И. Ульянова» мы находим подробности конференции в Циммервальде, состоявшейся 9-12 сентября 1915 года[160].

Ленин призывает к немедленной вооруженной борьбе. Большинство не соглашается. В разгаре дебатов немец Ледебург упрекнул Ленина в призыве к гражданской войне, находясь за границей. Ленин ответил: «Когда придет время, он сумеет быть на своем посту и не уклонится от тяжелой обязанности взять власть при победе в гражданской войне».

Свое время он считал «при победе». Так, в 1920 году, приспособляя прошлое, большевики объясняли хроническое дезертирство Ленина с театра гражданской войны.

В 1917 году, после июльского восстания, он бежит, бежит опять один, если не считать Зиновьева, имя которого в самой партии было синонимом трусости. Характерная деталь этого бегства выступает из разговора, который происходил один на один в 1924 году между большевиками Иоффе и Троцким[161]. Иоффе напоминает Троцкому, как после провала июльского восстания несколько большевиков, в том числе Ленин, собрались на совещании на окраине Петрограда. «Вы помните, — говорит Иоффе, — каким выглядел Ленин: бледный, насмерть перепуганный. Он сидел и даже слова не мог произнести. Чем больше я думаю, тем больше прихожу к убеждению, что он был редкий трус». Троцкий задумался. Он высказал предположение, что, вероятно, потом Ленин не бежал бы[162]. «Ну а я, Лев Давидович, — ответил Иоффе, — все остаюсь при своем мнении»[163].

Таков был вождь, который бежит, бросает своих в критическую минуту: но что особенно поразительно — «слова не может выговорить» — «для великой цели».

Потом он начинает осторожно возвращаться.

Когда? — Через три месяца — 7 октября, после того, как Троцкий, отбыв тюрьму, успел стать 25 сентября во главе Совета солд. и раб. депутатов и привести к присяге весь гарнизон.

Как возвращается Ленин? — После 7 октября по ночам, по квартирам у Каменева, у Суханова и у других на Выборгской стороне.

В каком виде? — Загримированный: «седенький, под очками — не то учитель, не то музыкант, а может быть, букинист» — так описывает Ленина, изменившегося под гримом до неузнаваемости, один из его сотрудников того времени. Нужен ли был этот маскарад, когда опасно было показываться в офицерских погонах?

22 октября после митинга в Народном доме «кампания была уже, в сущности, выиграна», — пишет Троцкий[164].

23 октября на сторону большевиков переходит Петропавловская крепость.

В ночь с 23-го на 24 октября в Смольный Институт пробирается загримированный Ленин под защиту пушек, ружей и пулеметов. Там ему будет безопаснее, чем где-либо. Первый раз после июльского бегства он показывается широкой публике в Совдепе 26 октября, на другой день «после победы в гражданской войне», как он сам сказал, так, по крайней мере, точно определили большевики в отчете о Циммервальдской конференции, задним числом составленном.

У нас нет оснований оспаривать это заявление. Нам остается лишь установить особенность Ленина, так резко его отличающую от всех революционеров всех революций, — отсутствие жертвенности.

Мужество, храбрость не являются прямым рефлексом первичных элементов человеческой психики. Физиологические центры инстинкта самосохранения естественно заложены в основе жизни. Мужество и храбрость получают свое выражение только в том случае, если налицо оказываются другие импульсы, более сильно развитые, чем инстинкт самосохранения, а потому его подавляющие. У нас — у офицеров — над инстинктом самосохранения доминируют различные чувства, как то: честь, сознание долга, любовь к родине и т. д. Политического деятеля двигает на риск идеал, сознание необходимости жертвы для общего блага. Мы можем констатировать, что никаких чувств, превалирующих над животным инстинктом самосохранения, у Ленина не оказалось. В трудные минуты он прежде всего бежит, один бежит, молча бежит, бросает своих без указаний. Значит, весь его психический комплекс оглавлял личный элемент животного инстинкта самосохранения[165].

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});