Грон. Трилогия - Роман Злотников

Когда на утес взобрались последние двое, на них было страшно смотреть. Больше всего они напоминали попорченную курагу. Дорн подошел к ним с флягой, но ни у того, ни у другого не осталось сил, чтобы даже протянуть руку.

— Поставь рядом, — негромко приказал Грон, и Дорн послушно поставил флягу у ноги седьмого и молча отошел.

Грон наклонился к восьмому:

— Как тебя зовут?

У того перехватило дыхание.

— Йогер… господин.

— Я не господин. — Грон повернулся к седьмому: — А тебя?

— Хирх я, Хирх.

Грон кивнул и вытащил маленькую клепсидру.

— Отдыхаем.

Он перевернул клепсидру и поставил на камень у обреза утеса.

Все расслабились, поглядывая на капающую подкрашенную воду. Якир и Дайяр, два бывших крестьянина, уже получивших имена, придвинулись к землякам и обрадованно начали что-то вполголоса рассказывать. Ливани-горгосец положил ноги на большой плоский выступ и блаженно вытянулся. Дорн, Яг и Сиборн достали каменные шарики и начали их давить, укрепляя кисти рук. Грон усмехнулся. Эти трое дважды пытались его зарезать. Но это было сначала, а сейчас любой из них, стоит ему, их командиру, отдать приказ, откусит собственный палец или бросится с утеса вниз головой. Грон прислонился спиной к скале и прикрыл глаза. Полгода… С того дня, как он стал десятником базарной стражи, прошло уже полгода, а кажется, что все началось только вчера. У края утеса послышался шум. Грон улыбнулся, не открывая глаз. Это десяток, увидев, что из верхнего резервуара клепсидры вытекли последние капли, двинулся в обратный путь. Вряд ли кто мог себе представить, что из этих сырых, рыхлых, то сварливых, то рабски заискивающих мужичков получатся такие бойцы. Самый молодой из них был на целых одиннадцать лет старше Грона, а Дамиру-горшечнику, который был самым старым, пошел пятый десяток.

Когда он в первое же утро поднял их до рассвета и выгнал за ворота казармы, никто не мог понять, чего он от них хочет. Грон погнал их в гору по Пивиниевой дороге. С трудом одолев милю, его войско, кашляя и держась за грудь, грохнулось на дорогу. Грон остановился, окинул их брезгливым взглядом, подошел к раскидистому платану, подпрыгнул и повис на нижней ветке. Подтянувшись раз тридцать, он спрыгнул и повернулся к валявшимся:

— Первый, ко мне.

— Да пошел ты, — взорвался дезертир.

Грон одним движением извлек из складки хитона сюрикен и метнул его в говорившего. Сюрикен распорол хитон от подола до пупа и воткнулся в дорожную пыль под левой подмышкой.

— Следующим отрежу яйца.

Дезертир проворно вскочил и потрусил к дереву.

— Наверх. — Грон ткнул пальцем в сук, на котором подтягивался сам. — Десять раз.

Первый одолел семь раз. Восьмой, когда почувствовал кинжал Грона, уткнувшийся в ягодицу, — девять раз. Но хуже всего пришлось одному из крестьян. Тот намертво застрял на двух. Грон ткнул пальцем в два довольно крупных камня, валявшихся на дороге.

— Обратно побежишь с ними, за день поднять и опустить пятьсот раз.

Они вернулись в казармы, когда все только продрали глаза. Старший десятник внимательно проследил, как ковыляющее Гроново воинство доползло до кострища и рухнуло без сил, и поманил Грона. Тот окинул еле живых вояк сумрачным взглядом и произнес:

— Вернусь, чтоб завтрак был готов, — и рысцой направился к десятнику. Когда до него оставалось три шага, Грон остановился и почтительно поклонился:

— Да, господин.

— Ты уверен, что эти доходяги способны выдержать весь день на пирсах?

Грон холодно усмехнулся и, обернувшись на копошащихся у костра подчиненных, ответил:

— Выдержат, жилистые, а если нет, значит, такова их судьба.

День вообще-то выдался спокойный. Два раза разнимали драки между матросами, один раз отогнали пирсовых воров, одному крестьянину полоснули по руке осколком обсидиана. Грон осмотрел рану, обработал чистотелом и обмотал руку чистой тряпицой. Купцы сунули мзду — десяток медяков.

Когда начало темнеть, он подозвал крестьянина, который каждую свободную минуту хватал камни и с закатывающимися от напряжения глазами сгибал и разгибал руки, и, вручив ему медяки, указал в сторону продуктовой лавки.

— Купишь требухи, кружку рыбьего масла, орехов и муки. Вина не брать.

Потом повернулся к десятку:

— Нам нужны дрова. — Он указал на огромное полусгнившее бревно, покачивающееся на волнах рядом с пирсом. — Это подойдет.

— Да это же гниль!

Грон хищно развернулся к горгосцу:

— Ты хочешь поспорить?

Тот быстро опустил глаза:

— Нет, господин.

— Я не господин, мое имя — Грон, напоминаю последний раз. — Он мотнул головой в сторону бревна. — Вперед.

Они еле доволокли бревно до казармы и свалили у кострища. Крестьянин уже развел огонь и варил похлебку с требухой. Грон отхлебнул полный глоток рыбьего масла и передал следующему.

— Каждому — по глотку.

Потом повернулся и пошел к старшему. Когда он вошел в его каморку, тот опять что-то царапал стилом. Увидев Грона, он мотнул головой в сторону лавки.

— Говорят, у тебя раненый?

— Пустяки, царапина, заживет как на собаке.

Старшой хмыкнул и протянул руку лодочкой.

— Простите, господин, сколько я должен был принести?

Тот удивленно посмотрел на него:

— Так ты не принес?

— Я вчера запамятовал спросить вас об этом.

Старший пожевал губами.

— Каждый десятник каждый день платит мне серебряный.

— Но нам за весь день дали только дюжину медяков.

Старший заржал:

— Ну, лохов сразу видно. Это твои проблемы, десятник, — с этого серебряного два медяка идут мне, остальное — систрарху. Так что давай гони.

Грон покачал головой:

— Я думаю, это неправильно.

Веселье старшого как рукой сняло.

— Что ты сказал?

Грон невозмутимо пожал плечами:

— Я считаю, что это неправильно. Я готов отдавать вам десятую часть. Сколько из них пойдет систрарху — ваше дело, но потрошить купцов я не буду. Сколько дадут, столько и будет.

Старшой побагровел, уперся руками в доски стола и навис над Гроном:

— Да кто ты та… — И поперхнулся, натолкнувшись на полыхнувший сквозь сузившиеся веки взгляд. Постояв с минуту, он тяжело рухнул на место и, потупив глаза, произнес: — Я не могу снизить таксу.

Грон расслабился.

— Я не отказываюсь платить серебряный, нужно только подождать.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});