Хождение во власть - Анатолий Александрович Собчак

на землю. Тут консерваторы встали насмерть. Через девять месяцев после тех съездовских баталий право частного владения землей будет закреплено российским парламентом. Это значит, что впредь в России будут говорить: „Ельцин дал крестьянину землю. Сталин отнял, а Ельцин дал“.

Почему Горбачев не решился на этот шаг? Логика реформ все равно бы поставила земельный вопрос на IV Съезде народных депутатов СССР, и я уверен, что вне зависимости от своих политических пристрастий Президент СССР должен будет голосовать за многоукладность собственности в деревне. Но он до сих пор остается еще и генсеком, а значит, обязан считаться и с коммунистическими структурами, армией и спецслужбами. Уступив Борису Ельцину право вернуть крестьянину то, что пообещали и благодаря чему пришли к власти в октябре 1917 года большевики, Михаил Горбачев, вне сомнения, укрепил позиции российского парламента и народный авторитет Ельцина. Другое дело, что 3 декабря 1990 года наступило благодаря именно горбачевским реформам.

Мы живем в стране, где идеологические клише сильны даже тогда, когда сама идеология уже приказала долго жить. Год назад мне казалось, что я нашел разумный выход, позволявший обойти воспитанное за семь десятилетий коммунистической пропаганды неприятие частной собственности, — предложил записать в законе слова: не „частная собственность“, а „собственность гражданина“. А если в законе нет ее ограничения, то это, по сути, и является признанием права частной собственности. (Кстати, выражения „частная собственность“ нет, скажем, и в „Кодексе“ Наполеона. Там тоже говорится о собственности граждан, об индивидуальной собственности.) И выражение „собственность гражданина“ попало в текст закона.

Но так уж устроена наша социальная психология: „собственность гражданина“ консерваторы проглотили, а против частной собственности на землю восстали. И в первых рядах той атаки на частную собственность были депутаты-аграрии. Почему? Да потому, что в большинстве это директора совхозов и председатели колхозов — всевластные хозяева тех же „агрогулагов“. Многие из них — честные люди и неплохие хозяйственники, но вообразить, что всевластию их придет конец, они в 1989 году еще не могли. Недаром Егор Лигачев — самый последовательный из консерваторов тогдашнего Политбюро — курировал в последнее время именно сельское хозяйство. Провалившись как главный идеолог компартии, он отступил в сельское хозяйство по вполне понятным причинам: колхозно-совхозный строй до сих пор гарантировал ему максимум общественного консерватизма, а значит, и поддержки. Порядки „агрогулагов“ и сегодня держат в узде огромную массу крестьян, чья зависимость от председателя или директора куда больше, чем зависимость горожанина от руководителя предприятия. В деревне уволиться из колхоза — значит потерять работу. А работа — это для селянина, прежде всего, дом. И альтернатива у крестьян до сих пор была одна: во всем подчиняйся председателю или бросай жилище, землю предков и езжай в городское общежитие. Удивительно ли, что при такой системе выбора пустела российская деревня, бежала из нее молодежь и исчезали с географической карты сотни тысяч населенных пунктов? Зато те, кто не мог или не хотел уехать, становились послушными рабами Системы. Так называемые „неперспективные деревни“ России — не следствие козней каких-то экономистов, а врожденный порок „агрогулагов“. Начальство в деревне начинается с бригадира. И голосуя за кандидатов в народные депутаты СССР, жители села по большей части избрали своих директоров и председателей тоже по вполне понятным причинам: лучше уж избрать своего, чем чужого, соседского. Этот хоть для своих что-то сделает…

Вот, собственно, и весь секрет „консерватизма“ нашего села. Страх и отсутствие выбора надежно защищали деревенскую номенклатуру от посягательства демократов. Каково-то придется теперь директорам и председателям, когда у крестьянина появилась реальная альтернатива?

Наивно было бы утверждать, что деревенский житель не понимал, в чем причина его бесправия. В Ленинградской области и сейчас можно услышать от стариков такую версию переименования ВКП(б) в КПСС. Мол, переименовали коммунисты свою партию, потому что мужики „разгадали прежнее название: ВКП(б) — Второе Крепостное Право большевиков!

Подчеркну: это не городской анекдот, а крестьянское представление, в котором при всей внешней наивности столько чувства истории и преемственности социальных укладов, что и не снилось ортодоксальному историку-марксисту. В сохранении крепостного бесправия советского крестьянина заинтересованы лишь неокрепостники. И не важно, что при Хрущеве крестьянину дали паспорт и разрешили бежать из деревни на все четыре стороны. Это похоже на древнерусский Юрьев день: в этот день крепостной мог покинуть своего феодала и поискать счастья у соседнего. Второе Крепостное Право в российской деревне продержалось до конца 1990 года. И это — боль и позор нации.

На III Съезде аграрии и аппаратчики запугали народных депутатов СССР тем, что частная собственность означает скупку земли дельцами „теневой“ экономики. Значит, крестьяне без колхозов и совхозов быстро разорятся или станут батраками у новых латифундистов. Увы, эти аргументы всерьез и не раз повторял и сам Горбачев. В комитете по законодательству на эту тему тоже шли жаркие дебаты. А вдруг и впрямь землю скупят спекулянты? Тогда, более года назад, мы выработали формулу, которая при всей половинчатости нам представлялась наиболее разумной: не частная собственность на землю, а право пожизненного владения землей без права ее продажи.

Мы допустили передачу земли по наследству или во временное пользование по договору. Если же земля, предназначенная для сельского хозяйства, несколько лет не обрабатывается, то она подлежит изъятию. Если она предоставлена для строительства или для приусадебных нужд, то изъять ее нельзя. Захотел продать — продавай дом, а качество земли и количество вложенного тобою труда будет учтено при оценке стоимости дома. Так и было записано в подготовленном нами законе, так это и стало союзным законом после принятия его III Съездом.

Замечу, что год назад лишь около 20 процентов населения высказывалось за частную собственность. Догмы ортодоксального марксизма еще не были изжиты советскими людьми. Сейчас, когда частную собственность поддерживает как минимум втрое больше граждан нашей страны, мы, без сомнения, предложили бы более радикальный вариант. Ведь беда не в продаже земли. Опыт Китая показывает, что, если крестьянин не считает землю своей, он за несколько лет выжимает из нее все возможное, а потом бросает землю и с накопленными от варварской эксплуатации земли деньгами переселяется в город. А против скупки и перепродажи земельных участков в цивилизованных странах существует специальный механизм законодательства, и где-нибудь в Швейцарии никакие спекуляции землей просто невозможны.

Долгие десятилетия мы были отгорожены от Европы собственной „китайской стеной“, а в изоляции всегда возникает психология провинциализма. Мы и были великой провинциальной державой XX столетия. Поэтому наши представления и