Поворот к лучшему - Кейт Аткинсон

И тут ее осенило: Алекс Блейк — ведь так зовут того парня, в доме которого убили Ричарда Моута. Его настоящее имя Мартин Кэннинг — или наоборот? Ее сын, ее безобидный сын незаконно присвоил то, что могло взяться только с места преступления. Что еще они натворили? На месте ее желудка вдруг образовалась зияющая пустота.

39

Глория придавала утреннему пламени в садовой жаровне символическое значение — погребальный костер для старой Глории (жены Грэма) и факел будущего для Глории новой (его вдовы). Она представляла себя восстающей из пепла, как феникс, и была разочарована, что ее гардероб горел так скромно, пусть это была всего пара вечерних платьев — дорогих, от известных модельеров, которые она надевала на корпоративные приемы с танцами. Глория с неловкостью представила себя во всех тех бальных залах, где перебывала за последние тридцать девять лет, как она вышагивает нетвердой походкой, овца овцой, тело затянуто в сверкающий панцирь расшитого стеклярусом платья, а маленькие ступни («поросячьи копытца», как их называл Грэм) затолканы в неудобные туфли.

Потому что скоро он будет мертв, она была в этом уверена. Мертв, как птица додо. Мертв, как баранина в магазине. Мертв, как гвоздь в притолоке. Почему именно в притолоке? Чем это гвоздь в притолоке мертвее всего остального? (Сама притолока, например, разве она не мертва?) Для прилагательного «мертвый» есть степени сравнения? Может ли что-то быть мертвее другого? Грэм будет мертвее Глории. Он будет мертв в превосходной степени. Глории понадобилась целая жизнь, чтобы понять, насколько Грэм был ей неприятен.

Огня было меньше, чем дыма, поэтому она бросила в жаровню кусок растопки и стала смотреть, как язычки зелено-голубого пламени принялись лизать расшитый искусственными бриллиантами жакет-болеро от Жака Верта. Камень к камням, прах к праху. Она думала, что одежда превратится в мягкую, порошкообразную золу, но ее надежда не оправдалась.

Электрические ворота открылись и закрылись несколько раз подряд. Не знай Глория, что в подвале мастер из охранной конторы проверяет систему, она подумала бы, что на ее территорию только что просочилась толпа людей-невидимок.

Она смотрела, как дрозд вытаскивает из дерна ставшего вдруг резиновым червя. Птицы (кроме сорок) — это хорошая вещь. Даже когда они убивают других. Птицы едят червей, а черви скоро будут есть Грэма. Грэм съел немало птиц (кур, индеек, уток, фазанов, рябчиков), поэтому жизненный цикл будет завершен. С тех пор как абсолютная монархия Грэма вдруг пришла к концу, Глория не съела ничего, что могло дышать. Грэм всегда говорил, что хочет, чтобы после смерти его кремировали, но Глории было бы жаль лишить всех этих трудолюбивых созданий законного пиршества.

Наказание должно соответствовать преступлению.[104] В прошлом году она ходила в «Кингз» на «Микадо». Ей очень нравились оперетты Гилберта и Салливена, по крайней мере самые известные из них. Некоторые вещи очевидны: например, человека, запинавшего собаку до смерти, нужно запинать до смерти, а еще лучше, если это сделают собаки, но это было бы невозможно: собачья анатомия не позволяет им пинаться. И если вдуматься, это многое про собак объясняет. При необходимости Глория была бы рада сама его запинать. Но Грэм — какое наказание подойдет для него?

Может быть, его нужно заставить целый день сидеть (или стоять, как клерки в викторианские времена) в душном офисе без окон и лопатить бесконечные кипы бумаг — заявления о страховых выплатах, деклараций по НДС, налоговые декларации, гроссбухи с двойной бухгалтерией, — каждую из которых он должен аккуратно и правильно заполнить от руки. Или, еще лучше, пусть до скончания века стоит день и ночь и считает чужие деньги без разрешения прикарманить ни фартинга. Глория скучала по фартингам, самым мелким монеткам с маленькой птичкой.

Она в последний раз ткнула жаровню. Может, Грэма все-таки стоит кремировать, чтобы он уж точно не вернулся обратно.

В газете (ей нужно отказаться от подписки на все эти газеты, нездоровое это дело) была статья про судебное разбирательство: подросток проник в дом престарелых, украл из комнат кошельки и часы, а потом вытащил из клетки попугайчика одной старушки, обмотал скотчем и выбросил из окна — с пятого этажа. И это в цивилизованном мире! С каким удовольствием она обмотала бы скотчем его самого и сбросила с пятого этажа. Неужели в этом мире никому не получить по заслугам? Неужели всем этим хулиганам, собирателям падали, Грэмам, и пожирателям котят, и подросткам, обматывающим попугайчиков скотчем, все просто сойдет с рук?

Поднявшись в спальню, Глория открыла гардероб, отодвинула в сторону черный пластиковый мешок с двадцатифунтовыми купюрами и вытащила почти не ношенный велюровый «костюм для отдыха», который когда-то засунула поглубже, потому что Грэм тут же окатил его презрением, заявив, что она в нем похожа на помидор-гигант. Она посмотрела на свое отражение в огромном зеркале встроенного шкафа. Да, правда, немного похоже на помидор и задница просто огромная, зато ее матронистой груди и живота, как у игуаны, практически незаметно, к тому же костюм был удобным и даже стильным, она была в нем этакая спортивная миссис Санта-Клаус. Грэму не нравилось, если она употребляла слова вроде «жопа», он считал, что женщина должна быть «леди», как его собственная мать Берил, которая — прежде чем ее мозг превратился в губку — всегда называла собственный зад derrière. Возможно, это было единственное французское слово в ее лексиконе.

«Жопа, жопа, жопа», — сказала Глория отражению своей филейной части. В красном велюре было мягко и уютно, наверное, именно так чувствуют себя в своих одежках младенцы. Она надела кроссовки, купленные для занятий в группе «Стильные пятьдесят», все еще девственно-чистые. Спускаясь по лестнице, она ощутила легкость в ногах, словно готовность к чему-то. К побегу.

Глория вздохнула. Вечно ноющая секретарша Грэма, Кристина Теннант, снова стенала на автоответчик: «Грэм, вы здесь очень нужны!»

Глория сняла трубку и ответила:

— Кристина, я могу вам чем-то помочь? — придавая голосу деловой тон женщины, которая носила высокие каблуки и обуженные костюмы, а не сползла с барного стула, чтобы по-собачьи последовать за будущим мужем.

— Здесь снова был отдел по борьбе с мошенничеством, — сказала та. — Они хотели допросить Грэма. Он ведь не в Тёрсо, правда? — добавила она, и в ее голосе было больше грусти, чем горечи. — Он нас всех предал, правда? Он сбежал, и нам теперь одним все расхлебывать.

— Я не знаю, Кристина.

Она повесила трубку. Ей было почти жаль Кристину — столько лет преданной службы, и ничего взамен. Может, послать ей цветы или корзину фруктов? Получить корзину фруктов — всегда приятно.

Мастер из охранной компании неожиданно вынырнул из подвала, словно крот.

— У вас что-то с датчиками на воротах, — заявил он с избыточной, по мнению Глории, театральностью. — Мониторы и кнопки тревожной сигнализации я наладил, а на остальное у меня с собой нет запчастей. Не понимаю, что случилось с этими датчиками.

Он был маленького роста, с обычными комплексами низкорослых мужчин. Напыщенно вытянувшись во весь рост, он спросил у Глории:

— Вы не впускали внутрь никого подозрительного?

— Зачем мне пускать внутрь кого-то подозрительного? — Она была озадачена.

Явно не удовлетворившись этим ответом, он пообещал, что вернется позже, и важно, словно петух, зашагал по садовой дорожке. Ему навстречу прыгала малиновка — человек и птица не обратили друг на друга никакого внимания. Дорожку окаймляли однолетние декоративные растения — львиный зев и шалфей, совсем не во вкусе Глории, но Билл был старомоден, и ей было неудобно просить его устроить у нее в саду что-нибудь более авангардное. Если бы она собиралась и дальше жить в этом доме, она посадила бы арки из роз и жимолости. Но оставаться она не собиралась.

В ноздри Глории ударил аромат крепкого кофе, и она пошла за этим ароматным шлейфом, как парень из старой рекламы «Бисто»,[105] обратно в дом. Он привел ее на кухню, где за столом сидела Татьяна, курила и читала газету. Она постучала по заголовку («УБИЙСТВО КОМИКА — ШИРОКОМАСШТАБНЫЙ РОЗЫСК») крашеным ногтем и заметила:

— Вокруг столько плохих людей.

Татьяна спала и завтракала в практичной пижаме Глории, но теперь переоделась в нечто более изысканное. На ней были элегантные туфли «от Марка Джейкобса», как она заявила, вытягивая ногу, чтобы полюбоваться, простые черные брюки и блузка из набивного шелка, «Прада», — она погладила ткань.

— В Прада — истина, — добавила она, выдыхая дым в потолок. — Я знаю много истин, Глория.

— В самом деле? Тогда тебе надо быть осторожной.