Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга II - Андрей Лазарчук

– Кааа…

Ворона вдруг заткнулась. Глаза её мигнули и остекленело уставились на него. В этом выпуклом стекле полыхнул ужас. Птица замерла на миг, потом захлебнулась карканьем. Забила крыльями, прыгнула, взлетела. За лапой её тянулась бечева…

Костяной всё понял, но не успел даже зажмуриться. Мир стал чёрным, и лишь на месте урны возникла ослепительная звезда.

Алексей кивнул сам себе, отметив долетевший хлопок и шарик белёсого дыма, поднявшийся над крышами. Тронул машину и, придерживая руль одной рукой, другой поднял к глазам кусочек мелового камня…

Откинул голову. Глаза на протяжении какого-то мига – именно так: на протяжении мига, – словно проходили сквозь зеркальную поверхность. Отдалённо это напоминало медленное всплытие со дна с открытыми глазами.

Он был в мире, где обитали липкие монстры. Рядом с городком, который они потихоньку высасывали.

Крыши окраинных домов виднелись метрах в сорока – правда, за лощиной, заросшей непроходимым колючим кустарником.

Алексей надел рюкзак, воткнул за пояс "шерифф" – круг для него замыкался – проверил, хорошо ли захлопнулась дверь… Уже отойдя довольно далеко, он почувствовал, что ему не по себе.

Земля под ногами будто бы чуть пружинила – как пружинит толстый травяной ковёр поверх трясины.

Похоже было на то, что процесс здесь зашёл дальше, чем он рассчитывал… Всё равно – следовало убедиться.

Примерно через час неторопливых блужданий он наткнулся на следы людей. Свежее кострище, недогоревший кусок грубой ткани…

Алексей сел, привалился спиной к дереву. Вначале – прослушал окрестности. Ненормально тихо. Мелкие звери не прячутся – их просто нет. Птицы ведут себя несвободно…

Из кармана рюкзака достал баклажку с остатками "жабьего мёда". Сделал полглотка. Отдышался. Оставалось… он встряхнул баклажку над ухом… – оставалось ещё глотков пять. Надо экономить.

Потом он постарался увидеть то, что произошло здесь недавно. Наверное, этой ночью.

Он увидел, но не понял. Трое мужчин с оружием сидели у костра. Потом двое ушли и через некоторое время вернулись с небольшим свёртком. Развернули его, содержимое рассовали по карманам, упаковку бросили в костер. Когда стало светать, все они ушли. В сторону города.

Он посидел ещё, собираясь с духом.

Не страх, но омерзение мешало ему.

Где-то

Отрада не считала дни. Пыталась считать вначале, но потом бросила эти попытки.

Возможно, здесь просто-напросто повторялся один день. По крайней мере, эта олениха с оленёнком… они принимали одни и те же позы, делали одни и те же движения…

Аски плакала по ночам. Но, разбуженная, либо всё забывала, либо не желала делиться.

Первое время Отрада судорожно сидела на месте: без надежды ждала, что откроется дверь. Потом так же судорожно пыталась куда-то уйти, уверяя себя, что ищет что-то.

Она нашла…

После этого Аски и стала плакать ночами. А Отрада… Отрада бросила поиски – и, однажды найдя старую полуразвалившуюся хижину у водопада, осталась там.

Искать больше нечего было.

А тогда она обрадовалась чрезвычайно, до взвизга, увидев знакомую резную арку над входом в пещеру, дикий плющ на склоне…

Провал зиял в полу, ближе к задней стене, и трон Диветоха валялся расколотый пополам, и никто не убрал трупы, кости обсыхали в углах, прикрытые клочьями придворных фартуков… она нашла и самого Диветоха – по массивному каменному браслету на руке и по знакомой серьге. Диветох, уже мёртвый, тянулся к железному кольцу, вделанному в скалу. Отрада расстелила его царский красный кожаный парадный плащ и сложила на этот плащ все косточки царя… все, которые смогла найти. Потом она посидела над его могилой. Но как она рыла эту могилу и как закапывала Диветоха – это из памяти исчезло. Осталась только грязь под ногтями. И осталась память о яростной вспышке в глазу – когда она лишь попыталась коснуться железного кольца…

Аски вывела её наружу и долго-долго шептала что-то ласковое. Но сама она с тех пор плакала ночами.

Но, кроме этого случая, они почти не разговаривали. С каждым днем всё меньше и меньше…

Водопад – если не стоять прямо над ним – шумел негромко, можно сказать, деликатно. Вода сравнительно небольшой речки срывалась в глубокую яму, разбивалась о каменный карниз и потом с карниза стекала несколькими отдельными потоками, еле видимыми сквозь туман и брызги. Каньон, образуемый нижним руслом, был настолько узок, что замечался лишь в упор, шагов с тридцати. Ниже по течению он становился шире, а берега его – положе, пока каньон не превращался в широкую речную долину. Оттуда, снизу, Отрада и пришла…

Здесь вообще не было лун, а звёзды можно было пересчитать по пальцам. Но небо не темнело совсем, на нём оставалась смутная мерцающая кисея.

Почему-то всё яснее вспоминались слова Алексея про одинокую безвестную смерть на дне тёмной глубокой ямы…

Но когда она сидела над водопадом, забывалось всё тяжкое. Неровное неумолчное тремоло десяти тысяч барабанов истребляло сомнения. Когда она сидела над водопадом… бывали минуты, в которые мир вновь был прост, цели ясны, а пути – доступны.

Только не надо было шевелиться.

Малейшее движение, даже вдох – немедленно разрушали иллюзию.

Но память об иллюзиях оставалась и накапливалась…

В какой-то момент она стала помнить, что, похоронив Диветоха, ещё долго ходила по кладбищу. Какому кладбищу?.. Откуда там взялось кладбище? Не было там никакого кладбища. Но она вдруг вспомнила его – старое, заросшее, с покосившимися странными надгробьями, – и уже ничего не могла с собой поделать.

Не сказав ничего Аски, она вернулась к мёртвым пещерам мускарей. Кладбище – было! Старые полукруглые плиты с полустёртыми надписями… ушедшие в землю так, как уходят за сто и двести лет…

Но кладбища же здесь не было! Тогда – не было!

Кладбище было.

Она не могла этого понять.

И, так ничего и не поняв, выложила на холмике Диветоха плоскими белыми камнями, что выстилали ложе реки: "Диветох. Царь".

Когда она вернулась, Аски лежала на пороге хижины – вся в крови. Отрада подняла её на руки. Аски застонала, но не очнулась. У неё был разорван бок и почти откушена передняя лапа.

Наверное, кто-то вселился в Отраду, на время оттеснив страх и неуверенность. Она мало что помнила из того медицинского курса, что преподавали в училище, и не смогла бы потом объяснить, почему что-то делала так, а не иначе. Но самый строгий и недобрый экзаменатор не сумел бы придраться к её действиям…

Ибо победителя судят за другое.

С боком, зашитым редкими швами, с уложенной в шину лапой, – Аски забылась сном. Отрада сидела рядом. Только сейчас приходило понимание: этот мир не так стерилен, как хотел казаться. В нём что-то проступает…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});