Романы Ильфа и Петрова - Юрий Константинович Щеглов

прячутся под одеяла, затыкают уши и т. п. [Н. Радлов, Смертоносные звуки, См 37.1926].

ГОРЕ ОТ РАДИО

(монолог современного Чацкого)

Не образумлюсь! Виноват!

И слушаю — не понимаю!

Как будто я попал из рая прямо в ад…

Растерян мыслями… Трем станциям внимаю.

Слепец! Я в чем искал забвенья от трудов!

Спешил, летел, дрожал… Вот передача близко!

Но кроме воя, скрежета и писка

Не слышу ничего уж больше двух часов!

Ах, кончится когда столпотворенье это?

«Поверка времени». «Простые дроби». Нет!

Я не могу! Смешалось «Риголетто»

С обзором завтрашних газет!

«ХорМГСПС»… «У микрофона Жаров»!

В душе и в голове один сплошной туман…

Что слушать мне: «Час мемуаров»

Или «Борьбу с болезнями семян»?

Цвиленев с Гуриным!.. Знакомы эти лица!

Что нынче нам расскажут молодцы?

«Корове лучше осенью телиться…»

«Советы, как самим затачивать резцы…»

«Как повести борьбу в деревне с колдунами…»

«Что лучше собирать — железо или медь?..»

«Профцикл!» «Час октябрят». «Реклама». «Пойте с нами»!

Я — не хочу и не могу я петь!

Во время лекции «Как сохранять сметану»

То флейта слышится, то будто фортепьяно…

Слились в одно — в который раз —

И «Агроцикл», и «Сильва», и «Рабгаз»!

Я какофонию не в силах слушать эту!!

Эй!.. Скорой помощи карету!!! [Чу 07.1929]

2 [к 8//27]. Ср. несколько похожий плеоназм: «Нелепые претензии, лишенные логики» — в фельетоне А. Зорича о реакции бюрократов на жалобы трудящихся [Чу 11.1929].

9. Где ваши локоны?

9//1

Золотые битюги… — Битюг — «сильная ломовая лошадь особо крупной породы; от названия реки Битюг в Воронежской обл., издавна известной коневодством» [ССРЛЯ, т. I]. «Ломовики с их громадными «качками», с колесами в рост невысокого мужчины, с дугами толщиной в мужскую ногу, с конями-битюгами, важно шествовавшими на мохнатых, обросших по «щеткам» длинной шерстью ногах» [Успенский, Записки старого петербуржца, 102].

9//2

Приехав в родной город, он увидел, что ничего не понимает. — Растерянность Воробьянинова понятна — как и другие российские города, Старгород должен был стать иным за послереволюционные годы. Массовые перемены в названиях и функциях старых зданий воспринимались многими как удивительный маскарад. «Переменилась Пермь на советский трудовой лад», — торжествующе пишет в очерках «По советской земле» В. Каменский. «Например: где жил и царствовал губернатор — там медико-санитарный отдел и на заборе написано «Береги здоровье!» Где была женская гимназия Барбатенко — там ГПУ. Где была Мариинская гимназия — там Дворец труда. Где была земская управа — там университет. Где было дворянское собрание — там клуб красноармейцев» и т. п. [НМ 04.1925]. В том же духе описывает М. Кольцов новую Эривань: «Раньше эта улица называлась Московской, теперь… Советской. Там, где жил губернатор, теперь партийный комитет; там, где мужская гимназия, — исполком; в особняке бывшей купчихи — Рабоче-крестьянская инспекция; там, где была почтовая контора, — теперь финотдел и суд» [18 городов].

9//3

В прежнее время, проезжая по городу в экипаже, он обязательно встречал знакомых или же известных ему с лица людей. Сейчас он прошел уже четыре квартала… но знакомые не встречались. — Ср. в записках В. В. Шульгина о его нелегальном приезде в Киев: «Я подумал о том, что за 10-дневное пребывание, из которого 6 дней я непрерывно шатался по улицам, я не встретил ни одного знакомого лица. В любом большом городе Европы это было бы невозможно: кого-нибудь я бы узнал или кто-нибудь меня бы узнал. А здесь… никто, можно сказать, даже не чихнул. Вот тебе и родной город» [Три столицы].

В «Путевых картинах» Г. Гейне описано сходное возвращение на родину: «Если и встречались мне на улице знакомые, то они не узнавали меня, и самый город глядел на меня чужими глазами. Многие дома были выкрашены заново (ср. далее в ДС: «Весь город был другого цвета. Синие дома стали зелеными, желтые — серыми…»), из окон выглядывали чужие лица» [Идеи. Книга Le Grand, гл. 10]. В романе Ж. Жироду [см. ДС 11//2] рассказчик, не раз бывавший в довоенной Германии, заходит в знакомое кафе в послевоенном Мюнхене, но не видит ни одного из завсегдатаев, которых встречал там 15 лет назад [гл. 2].

Параллели к ДС содержит также «Рип Ван Винкль» В. Ирвинга. Герой возвращается в родные места после 20-летнего сна, во время которого, как и у соавторов и Жироду, произошли война и революция. «Подойдя к деревне, он встретил многих людей, но среди них не было ни одного знакомого, что его несколько удивило, ибо он думал, что лично знает всех в округе». Как и Воробьянинова, его принимают за эмигранта и шпиона.

9//4

…С каланчи исчезли бомбы, по ней не ходил больше пожарный… — В дотелефонную эпоху сигнал о пожаре давался не с места бедствия, а с каланчи, на которой день и ночь дежурил часовой. Заметив где-либо признаки пожара, он дергал за веревку колокола, висевшего во дворе части. Когда пожарные по сигналу выбегали во двор, он сообщал им район пожара и его размеры по пятибалльной шкале. Ностальгически вспоминает мемуарист о фигуре часового:

«На самой вышке, обведенной незамысловатой решетчатой оградой, с утра до вечера и с вечера до утра, равномерно, как маятник, взад и вперед, во всем своем непревзойденном величии, шагал тот самый красавец-пожарный, без которого не было бы ни города, ни уезда, ни красоты, ни легенды» [Дон-Аминадо, Поезд на третьем пути, 8].

В его ведение входили бомбы (шары), число которых указывало, в каком из пожарных участков города замечен огонь.

«Москвичи оповещались о пожарах вывешиванием над каланчами на канатах рычага черных кожаных шаров размером с человеческую голову. У каждой части был особый знак: один шар — это означало центральную часть, так называемую «городскую», у других были два, и три, и четыре шара, некоторые части обозначались шарами с интервалами, некоторые с прибавлением крестов и т. д. А когда пожары становились угрожающими, то вывешивался еще и красный флаг. Это означало — «сбор всех частей»» [Телешов, Записки писателя, 243].

То же значение, что и флаг, имел черный куб. Шары оповещали также о сильном морозе — ниже 15° по Реомюру, — когда отменялись уроки в школах [Пастернак, Воспоминания, 66; Успенский, Записки старого петербуржца, 161, и др.].

Вся эта система сигнализации многократно упоминается в художественной литературе:

«На каланче Александровского участка висело два черных шарика, означавших, что