Жена для отщепенца, или Измены не будет (СИ) - Марина Бреннер

аппетитный рот Глупышки Ланнфель.

— Так вот, — поймав интерес во взгляде мужа, тут же начала трещать Эмелина, запивая каждый слог горячим кофе, и заедая кусочками ванильной булки — Полночи я уснуть не могла, Приезжий! Вертелась, вертелась и так, и сяк. И вот под утро уже, вижу… Из — за шторы выходит, ну… женщина, вроде. Подошла ко мне, и так… тык! В меня пальцем. Да, и ещё говорит, это… ой, нет. А! Тыкнула в меня, и говорит… «Спи, Эмми! Спи, милая девочка. Себя мучаешь, дитя мучаешь. Разве не жаль?» И я тут же быых… только засветло глаза открыла.

Вольник едва сдержался, чтоб не расхохотаться.

Понятно же, что происходит! Прошедшие дни были достаточно яркими, столько всего случилось. Один визит к Саццифиру чего стоит. Да и сама дорога — не из легких. Обратный путь, который ещё не завершен…

«Дальше надо бы побыстрее ехать, — подумал Ланнфель — В Громмане остановиться, чтоб Эмми прогулялась. Просто ноги размяла, не более того. И снова, быстрее следовать, без проволочек. Громман, а там уже Призон… И наши угодья. Не стоило брать её с собой, конечно. Но иди, уговори эту Железноголовую! Упертая, как баран. Сны ей снятся… Надергалась, напереживалась, вот и снятся…»

Крепко уверившись в том, что пожеланий супруги он больше слушать не станет, Диньер вновь обратился во внимание.

— Опиши хоть женщину, Серебрянка, — предложил, желая отвлечь Эмелину, да и развлечься сам — Как она из себя? Красивая? Фигуристая там, то, сё?

Супруга негодующе отмахнулась:

— Нашел, что спросить! «Красивая…» Только одно на уме у тебя — бабы! Вот как тебя одного куда отпускать, скажи на милость⁈ Юбочник ты, Приезжий. Всю жизнь мне с тобой мучаться, похоже, придется. Чувствую, если вино в рот не польется, так чувырла какая нибудь подвалит тебе под бок…

Переведя дыхание, торопливо продолжила, не обращая внимания на дикий хохот льерда:

— Если серьезно, я её лица не разглядела, Диньер. Ростом высокая, почти с тебя. Одета, знаешь… в похоронный плащ. Бывают такие, дорогие, с огромным капюшоном. Вот этим капюшоном пол лица закрыто, только подбородок видно. И улыбку. Да, и немного волосы. По плечам — две косы. Толстенные, с руку почти! А в них ленты. Золотые, вышитые, но будто грязные… либо в земле, Диньер. В земле испачканы…

Льерд кашлянул.

Упоминания погребальных атрибутов заставило его насторожиться.

Ведь был же свет! Там, на старом погосте. Был! Болотный, зеленый свет, как у Саццифира от рук, или как теперь и у него самого, Диньера Ланнфеля.

Этот самый свет, жуткий, неожиданно выясненный, почему — то влекущий, притягательный, согревающий душу. Родной? Да, наверное. Родной.

— Не твоя мама? — всё же решил уточнить — Эмми, твоя мать всё же магичкой была. Я к тому, что может и явиться. Говорят, бывает такое?

Льерда яростно затрясла головой:

— Бывает, да. Но это не моя мать. Не она, Приезжий! Моя мама ростом маленькая была, низенькая. Кос она никогда не носила. У неё были волосы только до плеч, она их в пучок собирала, и сверху прикалывала бант. Ну, либо такую накладку из бархата. Так её и хоронили. Плащ ей надели светлый, с нашей, «астсоновской» росписью. А у той, что ночью… темный какой — то плащ. Безо всяких рисунков. Вот так, миленький. Вот такой сон. Или же не сон? Запуталась я…

Нервно дернув плечами, добавила:

— Моя мама мне ни разу не являлась. Ни разу. Даже в детстве. Сам подумай, с чего бы… теперь — то? Да и здесь, в Сарта — Фрет? Мы бытовые… А бытовые далеко не ходят. Не её здесь место, а… той. Так что, наверное, всё же не сон это был. Может, кто — то из ваших шастает? Как думаешь?

Совладав с короткой бурей, поднявшейся было где — то внутри, вольник медленно протянул супруге бутерброд.

— Я думаю вот что, — старательно и спокойно проговорил, уверенно расставляя слова по местам — Думаю, что нам надо спокойно позавтракать. И ехать домой. Эмелина. Ты устала. Вымоталась. Вот и видится всякая мерзость. Так… Молчи теперь. И ешь.

Так было и сделано.

Завершив завтрак и расплатившись, уселись в экипаж. Молча, просто какими — то полувзглядами и полуприкосновениями договорились не упоминать больше ни усопшей родни, ни похоронных плащей, ни прочей неприятной дряни.

До Громмана супруги добрались почти молча, заключив друг друга в объятия, и лишь изредка перекидываясь ничего не значащими фразами о ничего не значащих мелочах.

Остановившись в Громмане, прогулялись по светлым, заснеженным улочкам и даже посмеялись, поев мороженных фруктов и посмотрев незатейливое, смешное представление, данное на главной площади проезжими лицедеями.

Скоро доехав до Призона и, уже нигде не останавливаясь, экипаж так и влетел, выметнув из под полозьев пару снеговых вихрей, прямо на широкую дорогу, ведущую в Ланнфель.

— Ох, мы уже дома! — уютно прошептала Эмелина, расстегивая воротник — Хорошо прокатились, да?

Вольник, пробурчав что — то вроде «куда уж лучше», добавил пару неприличных фраз.

Вдруг, вглядевшись вперед и полураспахнув дверцу, крикнул возчику, чтоб тот остановился.

Льерда Ланнфель сперва этим было обеспокоилась.

Но, проследив взгляд мужа, внезапно просияла лицом:

— Ой, ты мой золотой! Масёночек мой!

Резво спрыгнув с подножки экипажа, магичка пробежала немного вперёд, наполнив плотную тишину провинциальной улочки радостным визгом и ликующими воплями.

Остановившись уже недалеко от загороди Ланнфелевского поместья и склонившись, подняла на руки довольно урчащего лийма и крепко прижала к себе.

— Да ты мой лапусенька, — принялась льерда тискать зверя, то и дело чмокая его в нос и присыпанную снегом, усатую морду — Масюнечка мой! Малышик! Узнал меня? Узнал! Не забыл, ой… бедненький, бегает по улице, плачет, меня ждет! Чувствовал, что я еду, да? Чууууствовал… Да ты мой сладкий, мой хороший лапулик! Больше никогда, никогда тебя не брошу…

Льерд Ланнфель, подойдя поближе, почесал за ухом утробно муркающего кота:

— Идиот он, а не лапулик. Хорошо, я в окно смотрел, так заметил! Иначе, еще немного, и кишки на полозья бы намотали… Да, Масик? Сдурел, под экипаж бросаться? Мозги куриные…

И, в тот же момент кот, слегка вывернувшись из тесных, любящих объятий Хозяйки, внезапно посмотрел в глаза Хозяину, сузив нездешние, загадочные зрачки.

Умело завладев вниманием последнего, перевел горящий желтизной взгляд на дорогу, прямо туда, где лошади переминаясь с ноги на ногу, буровили копытами снег.

— Загоняй экипаж во двор! — крикнул Ланнфель натянувшему поводья возчику — Мы следом… Давай, Эмми, быстрее. Замерзнешь.

Немного отойдя в сторону, пропустил неторопливо проехавший мимо экипаж.

После уже, проводив агукающую кота Эмелину в открытые ворота, вновь вышел,