Избранные произведения - Осаму Дадзай

Он сел за соседний столик, повернувшись ко мне своей меховой спиной, и потребовал виски. Собачий мех был пестрым. Появление парня моментально спустило меня с небес на землю. Я пожалел, что до этого так налегал на сакэ. Мне хотелось пить еще и еще. Чтобы сделать как можно более острым блаженство, которое я испытал в тот вечер. Между тем денег у меня оставалось только на четыре кувшинчика. А этого было слишком мало. Слишком мало. Украду. Украду виски у этого типа. Официантки наверняка отнесутся к этому как к сумасбродной шутке чудака-предсказателя, а не как к обычной краже, они не осудят меня, наоборот, станут мне рукоплескать. Да и у этого парня моя скверная проделка скорее всего вызовет лишь кривую ухмылку — что взять с пьяного дурака. Итак, вперед! Протянув руку, я схватил стакан виски с соседнего столика и преспокойно осушил его. Рукоплесканий не последовало. Все притихли. Парень встал и повернулся ко мне. «Выйдем-ка!» С этими словами он двинулся к двери. Я усмехаясь пошел за ним. По дороге мельком заглянул в зеркало с позолоченной рамой. Спокойный, красивый мужчина. На заднем плане в зеркальном омуте тонуло огромное улыбающееся женское лицо. Ко мне вернулось самообладание. Уверенным резким движением я отдернул муслиновую штору.

Мы остановились под прямоугольным фонарем, на котором желтыми латинскими буквами было написано: «PODSOLNUH». В темноватом дверном пролете белело четыре женских лица.

Мы начали препираться:

— Нечего делать из меня дурака!

— Никто и не делал. Я с тобой заигрывал. Что, нельзя?

— Я простой крестьянин. И ненавижу всякие ваши штучки.

Я еще раз всмотрелся в его лицо. Небольшая коротко стриженая голова, тонкие брови, выкаченные глаза с тяжелыми веками, смуглая кожа. Ростом он был мне по плечо. Я подумал, что хорошо бы перевести все в шутку.

— Мне просто захотелось виски. Очень уж ты аппетитно его пил.

— Я тоже хотел виски. И не собирался ни с кем делиться. Вот и все.

— Очень откровенно сказано! Ты славный парень!

— А ты наглец! Небось, просто студент-недоучка. Ишь, напудрил рожу-то!

— Вовсе нет, я гадальщик. Предсказатель судьбы. Не ожидал?

— Перестань разыгрывать пьяного. Немедленно проси прощения!

— Для того чтобы меня понять, нужно мужество. Хорошо сказано, правда? Я — Фридрих Ницше.

Я все ждал, что официантки его остановят. Но они собрались у входа и совершенно спокойно ждали, когда он ударит меня. И он ударил. Его правый кулак вдруг возник у самого уха, и я вобрал голову в плечи. И тут же отлетел далеко в сторону. Впрочем, правильнее сказать, отлетела моя шапка с белой лентой, она приняла удар на себя. Улыбаясь, я нарочно медленно двинулся к ней, чтобы поднять. Дорога была осклизлая из-за каждодневных дождей, больше похожих на снег. Присев на корточки, я поднял заляпанную грязью шапку. И тут вдруг решил сбежать. Во всяком случае, сохраню пять йен. И выпью где-нибудь в другом месте. Я пробежал всего несколько шагов. Поскользнулся. Упал навзничь. Наверное, я был похож на раздавленную лягушку. Представив себе, как ужасно я выгляжу со стороны, я рассердился. Я был весь в грязи — и перчатки, и тужурка, и брюки, и плащ. Очень медленно поднявшись, я направился обратно к парню. Он стоял, окруженный официантками, явно готовыми его защищать. У меня не было ни одного союзника. Поняв это, я разозлился.

— Что ж, не хочу оставаться неблагодарным, — произнес я, ехидно улыбнувшись, затем сорвал с рук перчатки и швырнул их в грязь.

За ними полетело еще более дорогое пальто. Я был очень доволен собой — именно так говорил бы и действовал герой какой-нибудь героической драмы. Остановите же меня, кто-нибудь!

Парень стянул с себя куртку из собачьего меха, вручил ее красивой официантке, не так давно угостившей меня сигареткой, и сунул руку за пазуху.

— Нечего обезьянничать! — заметил я, принимая боевую позу.

Из-за пазухи возникла серебряная флейта. Она ярко блестела в свете фонаря. Флейту он вручил пожилой официантке, той самой, что потеряла двоих покровителей.

От добропорядочности этого крестьянского парня я окончательно потерял голову. Я был готов убить его, убить по-настоящему.

— Убирайся! — завопил я и изо всей мочи лягнул, намереваясь ударить парня своим грязным ботинком по ноге.

Свалю его с ног и вырву его мерзкие чистые глаза. Но мой ботинок лягнул только воздух. Я понял, как жалок, и мне стало грустно. Большой теплый кулак, скользнув по моему левому глазу, угодил прямо в мой крупный нос. Ярко-красные искры брызнули у меня из глаз. Увидев их, я нарочно зашатался. И тут же получил по уху. Упав вперед, оперся руками о грязную мостовую. И впился зубами ему в икру. Она была очень твердая. Как придорожный столб, вырезанный из белого тополя. Повалившись ничком в грязь, я попытался громко заплакать, но, увы, не смог выжать из себя ни слезинки.

Негритоска

Негритоска сидела в клетке. Клетка была площадью примерно в три квадратных метра, в совершенно темном углу лежало бревно, заменявшее лавку. Негритоска сидела на нем и вышивала. «Что можно вышить в такой темнотище?» — думал стоящий перед клеткой мальчик. Как многоопытный мужчина, он презрительно улыбался и морщил нос.

Однажды бродячие циркачи привезли негритоску. Деревня пришла в волнение. Говорят, она людоедка. На голове у нее растут красные рога. По всему телу разбросаны пятна, по форме напоминающие цветы. Мальчик ничему этому не верил. Он подозревал, что его односельчане и сами не очень-то верили слухам, которые распускали. Просто они жили слишком бесцветной жизнью, и поэтому при случае давали волю воображению, придумывали самые невероятные небылицы и, делая вид, что верят им, невольно попадали под их чары. Каждый раз, когда мальчик слышал от кого-нибудь подобные бредни, он скрежетал зубами, зажимал уши и со всех ног бежал домой. Все, о чем судачили его односельчане, казалось ему слишком глупым. И почему люди не могут говорить о чем-то более интересном и значительном? Музыканты шествовали по узким улочкам деревни, и меньше чем за минуту сумели обойти ее всю до последнего закоулка и оповестить о прибытии труппы. В деревне ведь всего-то и было, что два ряда домов, крытых тростником. Даже выйдя за околицу, они не успокоились: снова и снова наигрывая мелодию «Огоньки светлячков», торжественно вышагивали между полями капусты, потом, выйдя к рисовым полям, цепочкой двинулись по узким межам; не желая, как видно, упустить ни одного деревенского жителя, перешли через плавучий мост и, миновав лес, дошли до соседней деревни.

На восточном краю деревни стояла школа, за ней простиралось пастбище. Оно занимало площадь в сто цубо, было сплошь покрыто клевером, на нем паслись две коровы и полдюжины свиней. Циркачи раскинули на этом пастбище серый шатер. Коров и свиней временно забрали к себе их хозяева.

Вечером сельчане, обвязав головы повязками, небольшими группками потянулись к шатру. Собралось несколько десятков зрителей. Мальчик, не обращая внимания на пинки, растолкал взрослых и пробрался в первый ряд. Повиснув подбородком на канате, натянутом вокруг небольшой сцены, он замер. Время от времени он с безучастным видом прикрывал глаза.

На сцену вышли акробаты. Бочки. Трико. Щелканье хлыста. Золотая парча. Изможденные клячи. Вялые аплодисменты. Запах ацетилена. Внутри шатра были беспорядочно развешаны газовые лампы, вокруг них роились ночные насекомые. Должно быть, ткани на весь шатер не хватило: в потолке зияла огромная дыра, сквозь нее виднелось звездное небо.

Клетку с негритоской вытолкнули на сцену двое мужчин. Очевидно, к днищу клетки были приделаны колесики: она катилась, издавая металлический скрежет. Гневные крики и рукоплескания зрителей. Лениво приподняв брови, мальчик стал изучать содержимое клетки.

Усмешка погасла на его лице. Негритоска вышивала японский флаг. Сердце мальчика громко забилось. И не потому, что в нем взыграли вдруг патриотические чувства. А потому, что негритоска не обманула его. Она действительно вышивала. Вышивать японский флаг просто, поэтому она вполне могла вышивать его в темноте на ощупь. Прекрасно! Значит, негритоске можно верить.

На сцену вышел рыжебородый конферансье во фраке. Поведав краткую историю негритоски, он крикнул, повернувшись в сторону клетки: «Кэлри, Кэлри!» — и изящно взмахнул хлыстом. Свист хлыста пронзил мальчику сердце. Он ощутил внезапный приступ ревности. Негритоска поднялась на ноги.

Побуждаемая ударами хлыста она вяло проделала несколько трюков. Это были довольно непристойные трюки. Но никто, кроме мальчика, об этом не догадывался. Всех интересовало другое: ест она людей или не ест? Есть у нее красные рога или нет?

На негритоске была зеленая травяная юбочка. Все ее тело блестело, очевидно, ее натерли маслом. В заключение она спела песенку. Что-то незамысловатое: «Шабон, шабон…» Аккомпанементом было щелканье хлыста. Мальчику очень понравилась мелодия. «Самые грубые слова способны взволновать, если в них вложить душу», — подумал он и снова плотно закрыл глаза.