Джентльмены - Клас Эстергрен

Как бы то ни было, Вернер звонил Стене Форману едва ли не каждый день, надеясь на его обширные связи, и бормотал что-то невнятное о старом газетчике по фамилии Хогарт, который, по всей видимости, должен был знать что-то важное. Стене пытался успокоить Вернера — нервного, как и прежде, — обещая, что проверит информацию. Он благодарил за наводку и обещал связаться с Вернером позже. Поначалу Стене не обращал особого внимания на эти разговоры, но затем ему в голову пришла блестящая мысль.

Стене знал, кто такой Хогарт — газетчик с таким именем и в самом деле существовал, — и полагал, что Вернеровы бредни могут оказаться интересным материалом. Старый Эдвард Хогарт был легендарной фигурой серьезной журналистики в тридцатые и сороковые годы, но, руководствуясь хорошим вкусом и здравым смыслом, покинул эту сферу задолго до того, как она превратилась в клоаку.

Лео не очень понимал, какую роль он играет в плане Стене — и о каком вообще плане идет речь. Ему давно было известно, что Вернер сидит дома, пьет, листает альбомы со старыми марками и решает классические шахматные задачи. То, что Вернер сочиняет теории о пропавших людях, тоже не было для Лео сюрпризом. Если ему взбрело в голову, что он, по милости судьбы, может отыскать след пропавшего папы, Лео не собирался вмешиваться.

После неплохой закуски из морепродуктов подали изысканное блюдо из форели, а Стене, шумно пыхтя, погасил пятнадцатую сигарету. Отведав рыбы, приятели подняли бокалы с белым вином, и Стене Форман стал объяснять, что его план заключается в создании серии статей об этих исчезнувших людях, необъяснимых происшествиях, об этих загадках, перед которыми оказались бессильны даже самые опытные следователи и детективы. Идея была не уникальна, материалы подобного рода можно было найти в каждом еженедельнике. Читатели обожали загадки, тайны и нераскрытые преступления. Народ любил строить предположения и теряться в догадках. Принципиальная новизна заключалась в том, что «Молния» предлагала не множество версий, а одну — истинную. Только правда, и ничего, кроме правды. Кроме того — и это была благородная миссия — они должны были разыскать пропавшего папашу Хансона, восстановить справедливость, им предстояло восстанавливать безнадежно утраченные связи, выпускать на свободу запертых в психушки, и так далее, и тому подобное.

Вот здесь и требовалась помощь Лео: он должен писать! Поперхнувшись форелью, Лео зашелся в классическом приступе кашля. Прихлебывая белое вино, он смотрел слезящимися глазами на Стене Формана, который с гордым и в то же время умоляющим видом закурил сигарету, не в состоянии завершить трапезу. Он волновался, с нетерпением ожидая ответа Лео.

Семьдесят пятый год начался весьма неплохо для Лео Моргана — в первую очередь как поэта: философ отошел на задний план, уступив место творцу, который чувствовал приближение нового стихотворного выплеска. Он делал наброски в черной рабочей тетради, которая все еще лежит среди прочего хлама в его квартире; этим наброскам предстояло стать длинной поэмой под названием «Аутопсия. Часть 1. Январь 1975». Это греческое слово обычно переводится двояко: «самосозерцание» или «вскрытие трупа» — подобные толкования направляют мысли автора в определенное русло. Наброски перемежаются цитатами и выписками из старинных философских трактатов и «Человека без свойств» Роберта Музиля. Насколько я могу судить — просматривать тайком чужие рабочие тетради, как известно, сомнительное удовольствие, не дающее возможности по-настоящему углубиться в материал, — «Аутопсия» могла бы стать настоящим прорывом Лео Моргана, снискать похвалы даже самых строгих критиков. Сквозная тема — субъектно-объектные отношения, настойчивое стремление человека даже в трупе видеть «личность», существо, наделенное свойствами, что, в сущности, равнозначно неспособности видеть самого себя как объект. Человек становится трупом: семантическое отличие, которое Лео Морган возводит в абсолют: «Формы жизни, бесконечные комбинации, / предопределенные революции / тихо омывают скалы, / воды пенятся болью / Смерть — все тот же хрусталь / внутри самой высокой горы…» — так звучат строки, которых я не смог забыть.

Возможно, Лео завершил бы «Аутопсию» зимой семьдесят пятого, если бы демиург Стене Форман не вмешался в его жизнь со своим планом. В доме на Хурнсгатан Лео был гарантирован полный покой и все условия для работы: Генри отвечал на телефонные звонки и даже переносил время трапезы, когда это было необходимо. Но сборник «Аутопсия» так и остался незавершенным, и сегодня это лишь набросок в рабочей тетради, которую Лео бросил, увлекшись новым делом.

Признанный харизматик Стене Форман не оставил Лео равнодушным. Правда, после обеда в «Зальцерс» Лео не дал определенного ответа, сохраняя скептическое отношение к предполагаемому сотрудничеству с еженедельником «Молния», которое могло запятнать его репутацию на всю оставшуюся жизнь. А Лео хотел оставаться незапятнанным.

Но идея его захватила. Стене вовсю расписывал, какой сенсацией станет их совместная работа, если все пойдет как надо: премия за лучшее журналистское расследование, репортеры на службе человечества, космические тиражи, внушительные доходы и так далее. Хотя пока следовало хранить молчание, некоторые вещи должны быть «hot stuff» и «off the record»,[57] как говорят в Белом Доме. Лео не профессионал, и ему следует запомнить, что в этой области некоторые вещи могут быть «off the record», и тогда надо держать язык за зубами. Все, что сказал Стене, должно остаться между ними. Ни слова посторонним, иначе все пропало.

Несмотря на накопившуюся усталость, Стене оставался выдающимся режиссером более или менее значительных скандалов. Он умел раздувать пустяковые дела до гротескных размеров, очаровательно сверкая глазами, как заправский жулик. Прошло совсем немного времени, и Лео позвонил главному редактору, чтобы сообщить о своей готовности участвовать в проекте. Он был готов связаться с этим Хогартом, «off the record» — не ради денег или славы, а ради Вернера Хансона. Может быть, парень придет в себя, если узнает, что стало с его отцом, может быть, именно это ему и нужно.

Итак, мартовским днем семьдесят пятого года Лео Морган в роли Иисуса набрал строго секретный номер старого газетчика Эдварда Хогарта, выданный ему Стене Форманом. Лео делал это исключительно ради Вернера Хансона, ради его утраченного отца.

Однако голос, повторивший в ответ телефонный номер — цифра за цифрой, словно загнанный вор, пытающийся запомнить код банковского сейфа, — скорее, говорил о том, что битва проиграна. Хогарт, очевидно, был очень старым человеком и, когда Лео представился, изложив свое дело, не проявил особого интереса к вопросу, более того — выразил полнейшее нежелание встречаться с кем бы то ни было для каких бы то ни было разговоров.

Собрав волю в кулак, Лео вежливо объяснял собеседнику, как тепло Стене Форман отзывался о многолетней журналистской деятельности господина Хогарта. Как же, как же, тот признал, что знаком со Стене Форманом и с его выдающимся отцом. Старик припомнил юного Формана, который подавал большие надежды, но заметил также, что не особо следил за деятельностью семейства в последние годы. Название «Молния», разумеется, не внушало ему иллюзий относительно этических норм издания, однако последнее, вероятно, представляло важный противовес монополии.

Пожилой господин был готов попрощаться и положить трубку, когда Лео произнес имя Хансона, назвав основную причину, по которой он отважился на этот звонок.

И это подействовало. Сначала старик умолк. Больная тема, понял Лео и принялся спокойно рассказывать о своем знакомстве с Вернером Хансоном, который на протяжении долгих лет желал выяснить, что же произошло на самом деле в сорок четвертом году, когда его отец загадочным образом исчез из поля зрения окружающих. Лео необычайно красноречиво излагал подготовленный материал до тех пор, пока старик не перебил его.

Очевидно, все это время чувства Эдварда Хогарта накалялись и в конце концов температура достигла критической отметки, ибо он внезапно разразился сбивчивой и пламенной речью о том, что занимается этим «делом» уже десять лет и что никто не сможет заставить его замолчать. Все это «шантаж», и его молчания можно добиться только через его труп, если им нужны новые трупы.

Произнеся все это, Эдвард Хогарт бросил трубку.

«Смерть — драгоценный камень, рыба-удильщик, / окаменевшая, как воплощенье покоя…» — вот одна из заметок в рабочей тетради Лео периода «Аутопсии». Запись о рыбке-удильщике — одна из самых удивительных в этой тетради.

Стене Форман закинул крючок, Лео Морган клюнул. Лео Морган закинул крючок, Эдвард Хогарт проигнорировал наживку. Продолжая морскую тему: речь шла скорее о сети, чем о леске, Лео не проглотил бы наживку — он, сам того не ведая, запутался в необозримо огромной сети, которая охватывала все общество. Именно поэтому строки о рыбе-удильщике так поражают.