Последний мятеж - Сергей Щепетов

– Ничо – может, и прибредет еще. А то и переможетесь: в тех горах, бают, ключи соленые есть. Туда по теплу и пошлешь кого. Тока баб брюхатых да детишек малых не бери: все одно помрут. А глaза пуще береги коваля со мальчонкой его. Мальчонка-то ушлый – подрастет, и с железом будете…

– То ведомо мне, а все – боязно.

– Ничо, сыне… Туда они не скоро дойдут… Иначе нам никак… Ступай… крышу…

Старик угасал на глазах, и сын – крупный лохматый мужик, сам имеющий внуков, – хлюпнул носом и полез наружу: надо было сделать дыру в крыше, чтобы легче отлететь отцовой душе.

Как ни поспешал Свен со дружиною, но ввечеру третьего дня почуяли они погоню. И пошел гон вдогон – совсем не молодецкая забава. Любо воям рубиться с ворогом в чистом поле да под солнышком, а тут гонят их, аки татей лесных, по болотaм да буреломам…

Невелика и была добыча – на еду только, а и ту пришлось кинуть. И кобылу серую, что под сумaми шла, порешили вои – охромела кобыла. А беда, коль придет, просто так не отвяжется: днем позже пугнули медведя в кустах. Косолапый-то деру дал, да не удержал коня своего Тардишь. Молодой, мало ученый, встал на дыбы конь да на залом и кинулся: ноги передние себе поломал и всадника на сук насадил. Хоть и не в бою Тардишь упокоился, а все же в чаще не бросишь – не смерд какой, а вой дружинный. Вьючный-то конь уж один остался, к нему и приторочили тело: не до костра ныне, вороги на хвосте.

Знал воевода и вои знали, что, коли не догонит враг, скоро падут их боевые кони – не прокормиться им в осенней чаще. Только не случилось того. На пятый день встал Свенов Бурка в жиже болотной и ни шагу – ни слово, ни плеть не слушает. Понял воевода и спешился, прощенья у коня попросил: нет пути далее, впереди лишь трясина одна. Не сбылась, видать, примета добрая – отвернулся от них Святовит, махнул безнадежно десницей.

Сказал тогда Свен воям:

– Край тута, друже. Некуда далее. Не помог нам Авось, не вывела нас Кривая, не вывезла Нелегкая. Тута – край. Остается нам…

– Брань принять! – облегченно-радостно выдохнул Лютя и поднял сжатый кулак.

– Брань принять, друже, – согласно кивнул Свен и повторил его жест.

Остальные молча подняли кулаки.

Десять всадников встречали их на поляне. Под хмурым небом и дождем мелким холодным стояли – не прятались. На головах шлемы стальные, на плечах плащи-накидки бурые, а под ними металл доспехов светится. Щитов не видать, но у седел луки в чехлах, мечи, топоры двуострые. А кони-то гладкие да сытые, будто и не гнали ворога много дней по лесам, по долaм. А вон тот, на коне белом с пятнами серыми, – то ли дружинник старшoй, то ли князь. Уж не сам ли Рутич встречает?

Вздохнул Стрибог, и ветер метнул в лицо крупу водяную, с дымком перемешанную. Оно и понятно: вон в стороне и кони стоят расседланные, и полог натянут, и костерок горит. Ждут княжьи вои на месте ворога: верно знают, что не уйти ему сквозь болота.

Смотрит на чужих воев дружина Свенова: делать-то что?

Поднял меч воевода и клинок ко лбу приложил. Но не приняли приветствия вороги, а засмеялись только: не признаем-де за рoвню, за татей считаем!

Сказал тогда Свен, как клеймо приложил:

– Пешими биться будем!

Встала дружина строем привычным, щитами прикрылась, копьями ощетинилась – коль верхами налетят, не одного поколоть успеем, а мечи заголить недолго.

Усмехнулся чужой князь и шепнул что-то. Четверо дружинников его спешились, луки подняли, стрелы поставили.

Вжих! – схватился Итул за древко оперенное, что из горла торчит, да разжалась рука…

Сомкнула строй дружина и вперед двинулась.

Вжих-х! – споткнулся Милан: две стрелы из ноги торчат – бедро и колено пробиты.

Хорошо учены стрелки вражьи: все разом в одного целят, поди-ка прикройся! Еще и сдвинуть щиты не успели, а уж Адунь на землю валится: и его достали!

– Как курей бьют, Свен! Пробежаться бы – недалече тут!

– Се – дело. Может, и достанем кого. Разом давай!

Метнули копья вои, взревели и на врага кинулись…

– Назовись-ка и ты, враже!

– А Рутичем кличут! Слыхал ли? – Снял шлем князь, волосы рыжие по плечам рассыпал. – Ну, проси живота, воевода: может, и смилуюсь!

Стоят спина к спине Свен и Лютя, тяжко дышат: щитами прикрылись, мечи выставили.

Живота просить?!

Выругался воевода длинно и страшно: чуть ли не всех богов помянул! И щит свой швырнул княжьей лошади под ноги.

– Ну-у-у, – растопырил усы, улыбается враг. – Язык-то попридержи, старый! А то его те и укоротить можно. Пойдешь ли в дружину… меньшим? И мордатый твой? Иль биться желаете?

Словно каменья ворочая – раздельно и внятно – выговорил Свен и мечом погрозил:

– Меньши́м – не пойду. И он не пойдет.

Кивнул Лютя согласно и тоже щит сбросил – бейте, мол, гады!

Объехал князь Рутич вокруг них раз, объехал два… Соплю из ноздри выбил, бороду рыжую почесал:

– Се – любо мне. На своих-то дотянете, иль посвежей лошадок дать?

* * *

– Ух, ты-ы! – Николай опустился на полусгнивший ствол поваленного дерева.

– Ты чего, Коля?

– Погоди, Вар… Давай посидим, помолчим.

Перед ними простиралась слабо всхолмленная равнина: лес, лес, лес. Кое-где проплешины полян, а вон там, наверное, речка. Голубое небо, какой-то ненормально прозрачный воздух. Осень: лесное море желтое, красное, местами почти оранжевое с темно-зелеными пятнами зарослей хвойных пород – и так до самого горизонта.

Николай сидел, смотрел и дышал минут пятнадцать. Потом заговорил:

– Тебе, наверное, все равно, ты-то всякого насмотрелся. А меня вот проняло.

– Шибко красиво?

– Наверное, но дело не в этом. Примерно так со мной было много лет назад, когда я с какого-то склона смотрел на долину реки Юдомы. Правда, тогда я сознавал, что это лишь подобие, имитация, похожесть. А здесь, кажется, прямо «в яблочко»!

– А что такое?

– Расскажу. Есть очень сильное чувство или ощущение, которое возникает у меня при виде определенного пейзажа. Красота тут ни при чем – мне, собственно, нравятся любые ландшафты, кроме антропогенных. В чем же дело? Объяснение нашлось в писаниях Льва Гумилева, хотя, допускаю, что может быть и другое.

– Читал, читал, как же!

– Значит, ты помнишь, что, по его версии, субъектом истории является этнос – некая совокупность людей, объединенных сознанием «МЫ», и тесно связанная с кормящим ее ландшафтом. Родные пейзажи впечатываются чуть ли не в генетическую память и передаются из поколения в поколение даже после того, как от них останутся «рожки да ножки».

– Хочешь сказать, что вот эта картинка чего-то там у тебя замкнула?

– Ну… Я же фантазирую, придумываю объяснения, сочиняю гипотезы. С моим родным русским этносом дело темное, но мне кажется, что вот это оно и есть – изначально родное. Аж дух захватывает!

– Значит, я не ошибся, Коля: и ландшафт для тебя почти родной, и артефакт молчит, как в твоем мире, – чувствуешь себя глухим, слепым и к тому же лишенным осязания и обоняния.

– Что ж, ситуация дает шанс разобраться, и его упускать нельзя. Только… Тебе, наверное, тяжело и неприятно опять быть просто… Быть простым человеком? Может быть, я один, а?

– Не говори глупостей, пойдем вместе. И, Коля, я тебя умоляю: только не расслабляйся, не раскисай! Этот пейзаж может быть похож на что угодно, но это – чужой мир. Если твое подсознание опознало ландшафт как родной, это совсем не значит, что мы в Киевской Руси.

– Ты это брось, Вар! Во-первых, я считаю, что родиной моего этноса является центральная часть Восточно-Европейской равнины, а в Поднепровье жил другой, хоть и родственный, этнос, который давно рассосался. Во-вторых, я помню, что в прошлое собственного мира никоим образом попасть нельзя – так не бывает! И наконец, в-третьих: неужели ты думаешь, что я, даже в пьяном бреду, могу предположить существование рая на земле? Хоть в прошлом, хоть в будущем? Ад – это пожалуйста, это – сколько угодно, но рай…

* * *

– …От мучительств тех обров проклятых подались люди с гор-бугров ко восходу: и домы, и огнища свои побросали. Сели оне по реке большой, что Диром зовется, да по притокам малым. И жить стали, добра наживать. Потому хороша да привольна земля та была: леса просторные, реки рыбные, а зверь-птица сам в руки идет. И зимы-то, считай, там и вовсе нету: не успел Руевита спровадить, а уж Яровита встречай. И умножились люди несказанно: селища великие построили – иные по сто дымов даже! И в селищах тех домы каки из дерев, а каки из каменьев.

– Ты чо, деда?! Домы из каменьев?! Нешто таки стоять будут? Враз упадут – как жить тама?

– Того не ведаю, а сказывают – из каменьев. И люди в них жили, и хлеба не сеяли. Чудо великое, но, сказывают, верно то.

– Да как же оне?!

– Так и не сеяли. Оне по домам тем сидели: одне холсты ткали, други одежу с них шили, третьи обувку точали, а каки и железо ковали. За то и давали им хлебушка вволю да мясца на праздник.

– Это как мы с мерей меняемся, да? Откель же хлеба стока, чтоб кормить всех?