Тень каннибала - Андрей Воронин

— Ом мани падме хум, — пробормотал Илларион, нырнув в прихожую, и на всякий случай осенил себя крестным знамением. — Господи, прости меня, грешного, — добавил он по-русски, — но, если быть до конца откровенным, иногда я тебя не понимаю. Куда ты смотришь?

Он немного постоял в темной прихожей, словно и впрямь ожидал получить ответ, ничего не дождался и включил свет.

Первым делом он внимательно осмотрел квартиру, заглянув во все закоулки. Как и следовало ожидать, квартира была пуста. Маньяк-каннибал трясся где-то в электричке или в кабине попутного грузовика, удаляясь от Москвы со всей скоростью, на которую был способен. Илларион попытался разобраться в своих чувствах, но не смог. Он не понимал, испытывает ли облегчение оттого, что эта история закончилась, или, наоборот, горькое разочарование. В конце концов он пришел к философскому выводу, что все делается к лучшему. Коломийцу все равно не уйти, а он, бывший инструктор спецназа ГРУ Илларион Забродов, и так сделал больше, чем вся столичная милиция, вместе взятая. Он нашел маньяка, и этого более чем достаточно. Не хватало еще руки об него марать…

На ходу стаскивая с себя пропотевшую рубашку, он направился в ванную, и тут зазвонил телефон. Невнятно выругавшись, Забродов изменил курс и снял трубку.

— Слушаю, — сказал он. — Да, Забродов. После этого он замолчал и довольно долго вслушивался в то, что бормотала телефонная трубка. Брови его при этом находились в непрестанном движении, то высоко задираясь, то сходясь к переносице. В конце концов они утвердились в позиции, выражавшей крайнюю степень озабоченности и неудовольствия.

— Ну, хорошо, — сказал Забродов. — Не знаю, зачем тебе это понадобилось, но я приеду. Да, один и без оружия. Но учти, дурак: если с его головы упадет хотя бы один волосок… Да нет, приятель, я не угрожаю. И оскорблять тебя я не намерен. Ты обыкновенный дурак. Да еду я, еду… Тут недалеко. Ты же в курсе. Только помни, о чем я тебя предупредил. Все, отбой.

Он повесил трубку и стал напяливать обратно наполовину снятую рубашку. Как выяснилось, день еще не закончился и радость Иллариона по поводу того, что ему удалось не замарать рук, тоже оказалась преждевременной.

Глава 16

Коломийцу повезло: он подъехал к больнице уже после того, как поднятая «Лендровером» Забродова пыль осела на асфальт. Изумленному и настороженному взору Владимира Эдгаровича предстала довольно необычная картина: на широком больничном крыльце, широко расставив ноги в высоких ботинках, сидел здоровенный омоновец. Его круглая физиономия имела нездоровый синеватый оттенок, черный берет свалился с остриженной наголо головы и валялся поодаль. Омоновец одной рукой держался за шею, морщась при этом от боли, а другой придерживал у рта увесистый брусок портативной рации. В двух шагах от него люди в белых халатах суетились вокруг какого-то штатского, который очумело вертел головой во все стороны, растянувшись во весь рост на рыжих метлахских плитках крыльца.

На заднем плане маячило знакомое лицо. Увидев Анну Александровну Сивакову, Коломиец шарахнулся было назад, но тут же взял себя в руки: теща участкового, который закончил свой жизненный путь в кастрюле с пельменями, не знала его в лицо. Тем не менее присутствие ОМОНа и Сиваковой показалось Коломийцу заслуживающим самого пристального внимания. В больнице творилось что-то не то, и умнее всего было бы туда вовсе не соваться.

— Я не виноват, — пробормотал себе под нос Владимир Эдгарович. — Вы меня сами заставляете, неужели не ясно?

Он опустил руку в карман своего замшевого пиджака и двинулся вперед, стараясь идти не слишком, быстро. Пальцы в кармане сомкнулись на рукоятке пружинного ножа, который одно время был украшением его коллекции, пока не уступил пальму первенства более утонченному и изящному изделию. Коломиец чувствовал себя разведчиком, ползущим в темноте по минному полю прямиком на выставленное противником проволочное заграждение. Сердце билось где-то в глотке, и каждый его удар гулко отдавался в ушах, сотрясая все тело; по всем кровеносным сосудам циркулировал чистый адреналин. Тело было ледяным и невесомым, глаза бегали из стороны в сторону, как камеры слежения.

На него никто не обратил внимания. В дверях Коломийцу пришлось посторониться, чтобы пропустить санитаров, которые с двух сторон поддерживали штатского, только что отдыхавшего на крыльце. Поддерживаемый выглядел неважно и тоже потирал шею под нижней челюстью.

«Господи, — подумал Коломиец, входя в прохладный вестибюль, — что я делаю? Ведь невооруженным глазом видно, что это настоящее осиное гнездо! Бежать, бежать без оглядки!»

Нечеловеческим усилием воли он взял себя в руки. Тюху было просто необходимо заставить замолчать. А омоновец… Ну, мало ли в Москве омоновцев? Да они же, если приглядеться, торчат на каждом углу, в каждой подворотне, возле каждой коммерческой палатки! Это ведь вовсе не означает, что все они охотятся на Владимира Эдгаровича Коломийца, правда?

Он отлично осознавал то, о чем думал несколько часов спустя Забродов: имея привычку прятаться и нападать из засады, он не умел убегать и скрываться. Вынужденный каждую минуту ожидать нападения и ареста, он нервничал по самым ничтожным поводам и пугался каждой тени. Неопытным беглецам всегда кажется, что на них все смотрят и показывают пальцем: вот он, держи вора! На самом-то деле это далеко не так, и Владимир Эдгарович понимал это — увы, умом, а не сердцем. «На воре шапка горит», — с горечью думал он, подходя к стоявшему в углу вестибюля столику, на котором лежали списки больных.

Он быстро отыскал папку с надписью «Травматология», но тут возникло затруднение: фамилия Тюхи была ему неизвестна. В списках больных не были обозначены ни диагноз, ни год рождения — только фамилия, инициалы, номер палаты и короткое описание состояния больного: «ср. тяж.», «тяж.», «норм.»… Владимир Эдгарович мысленно проклял собственную непредусмотрительность и углубился в пристальное изучение списков. Поначалу он просто пробежал списки глазами, обращая внимание только на фамилии, которые начинались с буквы «Т». Здесь были какие-то Татарниковы, Темляковы, Тарасовы и даже один восточный человек по фамилии Темирбулатов, но ни одна из этих фамилий не сокращалась до Тюхи. Коломиец вздохнул и начал читать список подряд, подумав между делом, что прозвище «Тюха» могло не иметь никакого отношения к фамилии своего обладателя. Он видел Тюху, и ему показалось, что эта кличка подходит ему как нельзя лучше.

В тот самый миг, когда он уже отчаялся найти Тюху в списке и решил пойти по коридору, заглядывая подряд во все палаты, на глаза ему попалась фамилия Пантюхин. Судя по списку, этот Пантюхин один занимал целую палату и находился в состоянии, которое врачи определяли как «ср. тяж.». Владимир Эдгарович почесал переносицу под дужкой очков и решил, что начать, пожалуй, следует именно с него. Пантюхин отлично сокращался до Тюхи, и, кроме того, звериное чутье каннибала подсказывало Владимиру Эдгаровичу, что это именно тот человек, ради которого он предпринял столь рискованную вылазку.

Он самым законопослушным образом получил в гардеробе белую накидку, которая не показалась ему ни стерильной, ни даже по-настоящему чистой, и решительно двинулся к цели, ориентируясь по стрелкам с надписями «Травматология».

Там, в длинном коридоре, под лампами дневного света, его ждал настоящий удар: возле палаты, в которую он направлялся, на старомодном фанерном стуле сидел человек в сером милицейском камуфляже. Второй омоновец — тот самый, что пару минут назад сидел на крыльце, — стоял рядом с ним, все еще продолжая массировать шею. Только теперь Владимир Эдгарович обратил внимание на то, что оба омоновца вооружены дубинками, наручниками, пистолетами и баллончиками со слезоточивым газом. Вряд ли они явились сюда в таком виде, чтобы навестить больного приятеля;, скорее всего, они охраняли мирный сон лежавшего за закрытой дверью палаты Пантюхина.

Он прошел мимо, не чуя под собой ног, еще раз повернул за угол и оказался в тупике, в торце которого было большое, зачем-то забранное снаружи густой металлической сеткой окно. Здесь было всего две двери: в какую-то палату и в мужской туалет. Из двери туалета несло хлоркой и табачным дымом.

Дальше дороги не было. Коломиец заставил себя остановиться и подумать. У него еще оставалась слабая надежда на то, что Пантюхин и Тюха — разные люди, но он уже чувствовал, что это не так. Противник с неожиданной и пугающей резвостью опередил его как минимум на один ход, а может быть, и больше. Ощущения Коломийца в данный момент были сродни ощущениям оказавшегося под шахом черного короля: куда ни посмотри, кругом одни белые фигуры, а над головой уже нависла тень неминуемой гибели. Еще один ход белым ферзем, и партия будет бесславно проиграна.