Единственный принцип - 1 - Дмитрий Хоменко

Генерал снова умолк и, из последних сил удерживаясь в седле, пытался вспомнить последние предложения своей речи. Ему казалось, что без них она не покажется столь эффектной как ему хотелось. Все, кроме безусых юнцов, тем временем не без интереса следили за его героическими потугами. Так и не вспомнив окончание речи, граф мысленно махнул рукой и поскакал в сторону штабных офицеров, тут же прекративших перешептываться между собой. Оказавшись в их окружении, фон Верхофф дал волю своим чувствам. Не скрывая раздражения, он перечислил имена отмеченных им офицеров и приказал отправить их в разведывательных целях к самой Оттомской границе. У него не было ни малейших сомнений, что некоторые из них назад уже не вернутся. Успокоенный этой мыслью, граф тяжело слез с лошади и вопросительно посмотрел на своего адъютанта. Досконально изучив своего привередливого командира, тот сразу же бросился исполнять его желание. Через несколько минут командующий корпусом уже удобно устраивал свой зад в основательно сбитом кресле. Его мясистое лицо, усеянное каплями пота, при этом было истинным воплощением сосредоточенности. Оказавшись, наконец, в своей стихии, генерал окинул своих подчиненных величественным взглядом, которому позавидовали бы многие могущественные правители. Будучи реалистом, фон Верхофф прекрасно осознавал, что повелевать целыми народами ему никогда не грозит, и поэтому довольствовался заимствованием соответствующих повадок. Штабные лизоблюды при этом изо всех сил подыгрывали ему, преданно заглядывая в рот.

— Господа, думаю, каждый из вас имеет представление о том, сколь непредсказуемы бывают в своих поступках религиозные фанатики, — обратился к своей свите фон Верхофф, совсем недавно ради карьеры и близости к императрице ставший догматиком. — Поэтому настоятельно рекомендую ни на секунду не терять бдительности. И я имею в виду не только каноников, но и местное население. Думаю, политанские дворяне очень скоро по достоинству оценят силу оружия Слэйвии и умерят свой патриотический пыл. Так что постарайтесь обходиться с ними без излишней грубости. Что касается рутенов, то я бы рекомендовал не забывать, что в первую очередь они чернь, и лишь во вторую — единоверцы. Смерд должен знать свое место, и наша задача как раз и состоит в том, чтобы любым способом утихомирить его, пока эта зараза не расползлась на владения Слэйвии.

Офицеры слушали генерала без особого интереса. Может быть, они и подивились бы разумности его слов, если бы то же самое не слышали ранее из уст самого канцлера, лично наставлявшего их перед походом. Граф же, удовлетворенный стройностью своих откровений, небрежно взмахнул рукой, разрешая всем заняться своими делами. Возле него остались только два человека, пользовавшихся наибольшим доверием генерала. Даже адъютант отошел на почтительное расстояние, догадавшись, что дальнейший разговор не предназначен для его ушей. Личности его собеседников и весь вид командующего, приобретший вместо напыщенности сосредоточенность и деловитость, указывали на то, что фон Верхофф наконец–то перешел к наиболее животрепещущему для себя вопросу.

— И что вы мне скажете? — обратился генерал к одному из двух своих земляков, много лет делившему с ним трудности жизни в Слэйвии.

— Мой генерал, я досконально изучил все имеющиеся в нашем распоряжении сведения о Рутении, — ответил тот, стараясь придать своим словам как можно большую значимость, — и пришел к выводу, что нам следует держаться северной стороны этого края, где расположены самые богатые города Рутении. На юге же нас ждут только сплошные неприятности и никаких трофеев.

— Как обстоят дела с финансами? — прервал его командующий, обратившись ко второму подручному.

— Плохо, — с мрачным видом доложил он. — Боюсь, что уже через два месяца нам не на что будет содержать солдат.

— Я спросил, что буду иметь с этого я, а не солдаты.

МОНАСТЫРЬ

Всю ночь отряд Залеского провел в пути и под утро, когда угомонились уже и ночные птицы, вышел к спрятавшемуся от напастей в угрюмом урочище монастырю. Это место было одной из самых почитаемых святынь для догматиков Рутении. С ним было связано множество историй о чудесных исцелениях и прочих необычных явлениях. В мирное время ни один день в жизни монастыря не обходился без паломников, которые связывали с ним свою последнюю надежду на чудо. Но сейчас, когда вокруг лилась кровь, только повстанцы заглядывали в эти места, оставляя на попечение монахов своих раненых. Те не отказывали им из страха перед расправой со стороны каноников, уже давно уверовав в божественное покровительство. Даже кочевники с юга во время своих многочисленных набегов ни разу не рискнули напасть на монастырь. Лишь однажды заблудившийся отряд наткнулся на это святое место, но для того, чтобы их отвадить, хватило усилий одного настоятеля Гавриила и небольшого по монашеским меркам подношения. К тому же, потом до монастыря дошли слухи о таинственных напастях, обрушившихся на этот отряд на обратной дороге. Паломники поговаривали, что ни один из кочевников так и не добрался домой, хотя еще на полпути они избавились от роковой добычи. Правдивость этих рассказов проверить было невозможно, но с тех пор ни один кочевник в этих краях не объявлялся.

И вот Ян Залеский, который небесной кары боялся не больше, чем простуды, решил вписать новую страницу в историю монастыря, хотя и не надеялся, что она станет последней. Он преследовал совершенно другую цель. Ему нужен был его заклятый враг Захарий. Но Залеский решил не бегать за ним, как прежде, хотя однажды ему и удалось изловить главаря повстанцев. Новая тактика состояла в том, чтобы заставить Захария самого искать встречи с Яном. А когда он узнает о нападении на монастырь, у него просто не останется другого выхода. Нужно будет лишь встретить его с соответствующими «почестями».

— Запомни, Якоб, ничто так не облегчает нашу жизнь, как продажные твари, — почти шепотом обратился Ян к ближайшему к нему подручному, наблюдая за тем, как с легким скрежетом открываются добротно сделанные монастырские ворота. После этого какой–то монах вышел из них и стал пристально вглядываться в предрассветную мглу. Лицо Залеского стало последним, что он увидел в этом мире.

— Никого не оставлять в живых. Чем больше крови, тем лучше, — уже не таясь, напутствовал Ян своих головорезов, заполнявших двор монастыря.

Все последующее происходило без привычного в таких случаях шума. Лишь бряцанье оружия, топот сапог и предсмертные стоны жертв нарушали предрассветную тишину. Женщин и детей, способных дополнить происходящий ужас душераздирающими криками, не было в этом месте, а захваченные врасплох монахи и раненые повстанцы просто не успели прийти в себя и оказать хоть какое–то сопротивление. Подручные же Залеского слишком часто сеяли вокруг себя смерть. С тщательностью бездушных машин они методично выискивали и убивали безоружных людей, не оставляя им ни малейшего шанса на спасение и мысленно предвкушая дальнейший грабеж. Солнце еще не успело подняться над деревьями, а усталые от бессонной ночи и пресытившиеся кровью головорезы уже покинули разгромленный монастырь, унося с собой невиданную ранее никем из них добычу. Только Залеский не думал в это время об обильно политом человеческой кровью богатстве, — он с нетерпением предвкушал дальнейшее развитие событий, не сомневаясь в успехе задуманного им.

Солнце уже во всю поджаривало разбросанные по всему двору трупы, когда настоятель Гавриил решился покинуть свое убежище. Он долго бродил по монастырю и безумными глазами смотрел на растерзанные тела и разграбленные святыни. Его сознание отказывалось принимать увиденное, подменяя его мистическими картинами.

Гавриил бродил по сумрачному безмолвному лесу, раз за разом натыкаясь на холодные, как камень деревья. Панический страх остаться здесь навсегда охватил его и заставил судорожно бросаться из стороны в сторону. Он пытался кричать, но лес тут же впитывал все издаваемые им звуки, и от этого страх становился вовсе невыносимым. Вдруг Гавриил увидел впереди маленького сухощавого старика, пристально наблюдающего за ним. Но как только монах бросился в его сторону, он развернулся и пошел в противоположном от него направлении. Как не пытался Гавриил догнать его, спотыкаясь и падая в отдающую могильной сыростью пыль, это ему никак не удавалось. Расстояние между ними оставалось таким же, как и прежде, как будто человек сам толкал старика впереди себя с помощью какого–то невидимого приспособления. Наконец монах не выдержал и, в очередной раз упав, уже не вставал, тихо рыдая от бессилия. Вдруг, повернув на бок голову, он увидел чьи–то грязные босые ноги. Посмотрев выше, он увидел все того же старика, стоящего рядом с ним и с безучастным видом взиравшего на страдания монаха. Тот поспешно поднялся с земли и посмотрел старику прямо в глаза. Если бы Гавриил знал, что в них увидит, то бежал бы не за стариком, а подальше от него. Через мгновение он так и сделал. К его удивлению, лес перед ним исчез точно так же незаметно, как и появился. Его сменили каменные ступени, стесанные временем и человеческими ногами. Гавриил карабкался на четвереньках все выше и выше, но ступеням не было видно конца. Только какой–то шут в уродливом колпаке вдруг выпрыгнул ниоткуда перед самым его носом и с размаху плюхнулся задом на каменные ступени. Его лицо было раскрашено в черный и белый цвета нарочито несимметрично, а огромные фиолетовые губы искривились в ехидной ухмылке. Памятуя о старике, монах не спешил встречаться с ним взглядом, но когда все же решился, с облегчением вздохнул, — ничего, кроме циничной насмешки в них не было.