Продам май (сборник) - Мария Фомальгаут

– Сколько вы берете за ночь?

– Вы меня с кем-то путаете. За ночь берут эти… которые у заправок стоят.

Фыркают качки по обе стороны от Петровского, он сам даже не шелохнулся. Шуток не понимает, это плохо…

– Нет, серьезно, сколько вы… за услуги за свои?

– Сколько дадут.

Высохший старик в кресле напрягается, думает. Кажется, давненько ему не приходилось думать, аж покраснел весь, всю жизнь только и спрашивал — сколько, а тут на тебе…

– Ну а сколько дают?

– Кто как… кто побогаче, побольше, кто победнее, там, бывает, чашку похлебки дадут, и то спасибо… Кое-где вообще ничего не беру, если брать нечего… Особо обидно, знаете, нищий один помочь попросил, болеет, умирает… А как я ему помогу, у него дома нет, где же я переночую…

– Короче, сколько просите?

– Еще за одну ночь?

– Нет… чтобы насовсем.

– Это невозможно.

– Чтобы я этого слова не слышал здесь, для меня все возможно…

Чувствую, что влип, так крепко, как не влипал еще никогда…

Тогда я тоже чувствовал, что влип. Вот как сейчас, когда пули рвут землю и небо, летун еще извивается, мотается, как пьяный, несется куда-то — на всех парах…

— С-суки…

— Чего такое?

— Батарею сбили, с-суки…

— Еще одна есть.

— На одной хрен да маленько пролетим…

— Ну, хоть хрен да маленько… гони…

Хочу втолковать ему что-то — про песчинку в пустыне, вас много, я один, вы не волнуйтесь, я через годик опять к вам наведаюсь… Понимаю, что здесь это не прокатит, черта с два он меня слушать будет, который выкупает у меня год жизни, два, три…

– Э-э-э… мне тут вещи кой-какие перетащить к вам надо.

– А у меня вещи есть. И кой-какие, и кой-сякие, и кой-всякие… говори, что надо.

– Личные… — вспоминаю, что у человека может быть личного, — крестик от мамки остался… книжонка одна, друг подарил… он уже в сырой земле лежит…

– Где ж твой друг в пустыне сырую землю-то взял?

Смеется — сухо, беззвучно, сам сухой, как песок. Еле сдерживаюсь, чтобы не врезать — сильно, больно, как дрался в детстве за лишний глоток воды… Кажется, если его ударить, рассыплется — песком…

– Витюш, проводи его… пусть там книжки-игрушки возьмет свои…

Садимся в летун, по привычке хочу сказать — спасибо этому дому — не говорю…

Летун хрипит, фыркает, задыхается, то взмывает к месяцу, то скользит вниз. Пули рвут темноту, бьются о скалы, нет, вру, не скалы, руины, обломки прошлого… Обидно прямо, в кои-то веки натолкнулись на древний город, даже увидеть толком некогда…

Обломки, руины, высятся зубастые стены, скалятся на нас, высится башня, смотрит единственным глазом-циферблатом, свет месяца выхватывает из темноты крест на верхушке чего-то, непонятно, чего…

Как его зовут, Витюш… Неважно. Бью — сильно, больно, в темечко, Витюш охает, валится на меня, дергаю Вальтер у него из кобуры, перехватываю штурвал.

– Ты че… че… го… — с трудом ворочает языком, красные полосы стекают по лицу, — ох… ре…

– Охренел, — соглашаюсь, направляю Вальтер, — ты не дергайся… расшибемся сейчас…

Не дергается. Высматриваю в темноте дня матерый купол, кажется, город, один из немногих оставшихся. Притормаживаю, летун мягко касается песка.

– Выходи давай.

– Ох… ре…

– Охренел. Всего хорошего.

Вываливается — в безлунный день, падает на песок. Поднимаю летун — в вечерние сумерки, светает уже, только бы затаиться куда, успеть до солнца…

Мертвый город бежит под нами, притихший, испуганный, вываливается из темноты — остатками высоток, расставляет ловушки…

— Вон через те два дома давай пролетай…

— Рехнулся?

— Давай…

— Расшибемся.

— А ты не расшибись.

Холодеет душа, лунный день скалится руинами…

— …мм-м-мать…

Город бьет по летуну — что есть силы, мир вертится волчком, не вижу — скорее, чувствую, как врезается в стену за нами машина, раскрашенная под жандармерию…

Летун падает, как подстреленный — в песок, чертит по пустыне прямую линию.

Песок…

Песчинка в пустыне…

Смотрю на шофера, зажатого останками летуна, крепенько его…

— Тут… до бун-ке-ра… не-да-ле-ко…

— До купола?

— Не-е… до бун-ке-ра… я там… жи… ву…

— Врач там есть?

— На… хре… на… я ж там… жи… ву…

— Да тебе госпиталь нужен, не бункер…

— Я там… жи… ву…

Все понимаю, спохватываюсь. Кое-как высвобождаю своего спутника из металла, зря я это сделал, вон как кровища хлынула… в темноте дня вижу огни — где-то там, там, на краю пустыни, бункер, добраться бы до этого бункера, переночевать…

Пустите переночевать…

— А что за город тут рядом?

— А хрен его знает.

Удивленно смотрю на спасенного водилу.

— Живешь, и не знаешь?

— А ты сильно много про мир знаешь?

— Где мне, в школу-то не ходил…

— А то я будто ходил…

– А тебя как зовут? — спрашивает Лунная Ночка.

– Песчинка.

– Нет, правда.

– Так и зови… Песчинка…

– Теть, а правда раньше солнышко днем светило, а месяц ночью?

– Правда.

– А почему поменялись?

– А солнышко жарко светить стало…

– Сколько вы берете за ночь? — Вы меня с кем-то путаете. За ночь берут эти… которые у заправок стоят.

Воспоминания… …ветер гонит песчинки прошлого…

— Спасибо этому дому, пойду к другому.

— Тебе спасибо, — водила, оживший, бодрый, трясет мою руку.

— Да не за что… работа такая…

Забираюсь в летун, поднимаюсь над мертвой пустыней в темноту нового дня. Смотрю заявки, сколько их опять, вон, девочка семи лет… ох, не врали бы, знаю я, кто с этого адреса пишет, сто лет ему в обед… Пиковая Дама… к Пиковой Даме, что ли, заглянуть, пусть себе еще годик живет…

— День добрый, вы сегодня гостя примете?

— Да у меня дом-то не больно богатый для приема гостей.

— Ничего, мы люди ко всему привыкшие.

— Что вы, мне сто лет в обед, где мне гостей принимать!

— А это такой гость, который в сто лет в обед и приходит.

— Песчинка, вы?

— Я.

— Жду с нетерпением. Какие будут пожелания?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});