В тропики за животными - Эттенборо Дэвид

В лощинах по склонам холмов и по берегам ручьев попадались заросли колючей травы карагуаты. Нижняя часть этого растения представляет собой розетку листьев, усаженных страшными колючками, а из розетки почти на двухметровую высоту вздымаются стебли. В зарослях карагуаты обитало множество мелких красивых птиц, которые редко отваживались вылетать на открытое пространство.

Мухоловки стайками прилетали в колючие дебри покормиться. Мы узнавали их по характерному неровному полету. Они перелетали от стебля к стеблю или садились на верхушки самых высоких растений и оттуда, освещенные солнцем, заливались щелкающими трелями, распуская и складывая при этом свой длинный хвост с глубокой вырезкой посередине. Здесь мы увидели и вдовьих тиранов — снежно-белых птичек с черным кончиком хвоста и черными маховыми перьями. Были тут и великолепные огненные мухоеды с изумительно ярким алым оперением и черными пятнышками на хвосте, крыльях и спине. Пеоны называли эту птичку «пожарник» или «бычья кровь», а еще «бразита дель фуэго». Последнее имя, означающее «вспыхивающий уголек», подходило ей больше всего. Стоило нам ее увидеть, как мы замирали от восхищения и в то же время досадовали, что не имеем цветной пленки.

Самыми элегантными из всех пернатых обитателей «кампа» были нанду. Дик считал нас невозможными педантами за то, что мы не называли их просто страусами. Нанду действительно очень похожи на страусов, но мельче, и оперение у них не черно-белое, а пепельно-серое, а на ногах не по два пальца, как у страуса, а по три. Настоящие страусы обитают только в Африке, а нанду — только в Южной Америке.

Мы часто видели, как нанду вышагивали по саванне с изысканной неторопливостью заводных манекенов. Благодаря многолетнему запрету охоты на территории эстансии они в значительной мере потеряли осторожность и позволяли нам ехать в нескольких метрах от себя. Если мы подъезжали слишком близко, они прекращали пастись, поднимали головы и подозрительно глядели на нас, точно так же, как это делают олени. Длинные шеи придавали нанду надменный вид, но большие глаза смотрели мягко и кротко.

Нанду — нелетающие птицы, и их пушистые крылья служат, вероятно, только для тепла. Оперение у нанду рыхлое, туловище покрыто редкими короткими перьями, и, когда птица топорщит распущенные крылья, как бы укутывая ими свое слабо защищенное тело, она смахивает на озябшего танцора с опахалом.

Нанду держатся группами, которые состоят из одного самца и нескольких самок разного возраста. Самец обычно бывает самой крупной птицей в стае и, кроме того, хорошо отличается от своих подруг узкой черной полосой, идущей по плечам от затылка. У самок эта полоска коричневая и менее заметная.

Если мы, не обращая внимания на предупреждающий   пристальный   взгляд  нанду,   подъезжали   к  ним слишком близко, они обращались в паническое бегство. Птицы мчались по равнине, высоко подбрасывая мощные ноги и выбивая по земле приглушенную дробь. По словам Дика, догнать нанду можно только на самой быстроногой лошади, но поймать их чрезвычайно трудно, потому что на бегу они петляют и искусно увертываются.

На одном из болот, в тростниках, мы нашли гнездо нанду — круглую, почти совершенно плоскую площадку диаметром около метра, заметную только благодаря выстилке из сухих листьев. В гнезде в беспорядке лежали тридцать огромных белых яиц, каждое длиной сантиметров пятнадцать. Глядя на эту потрясающую кладку, я мысленно перевел ее в куриные яйца — получилось около пятисот. Но наша находка не была рекордной: в предыдущем сезоне пеоны нашли гнездо с пятьюдесятью тремя яйцами, а натуралист У. X. Хадсон писал о сверхгигантской кладке нанду в сто двадцать яиц.

Разумеется, найденная нами кладка не могла быть отложена одной самкой: тут потрудился весь гарем. Приглядевшись, я обнаружил, что яйца немного отличаются друг от друга размерами: очевидно, молодые самки несли яйца помельче.

Брачная жизнь нанду таила ряд загадок. Я знал, что место для гнезда выбирает самец, он же насиживает кладку. Но как все его самки узнают, где именно их повелитель построил гнездо? И каким образом получается так, что необходимость отложить яйцо не возникает у самок одновременно, но в то же время этот процесс не растягивается на недели, а укладывается в достаточно сжатые сроки? Мы могли бы попытаться найти ответы на эти вопросы, наблюдая за гнездом, но нам не повезло: оно оказалось покинутым.

Через три дня, когда мы шли вдоль берега ручья через травянистые заросли, перед нами выскочил нанду и, глухо топая, пустился наутек, петляя среди высоких стеблей карагуаты. Пройдя несколько метров, мы нашли его гнездо. Там было всего два яйца, и при непрерывном дежурстве нам, возможно, удалось бы узнать подробности интимной жизни нанду.

Имея уже некоторый опыт обращения с нанду, мы решили воспользоваться нашей машиной как укрытием. Удобнее всего было бы установить наблюдательный пункт на пологом склоне, метрах в двадцати пяти — тридцати выше гнезда, но заросли карагуаты оказались здесь слишком густыми, и гнездо невозможно было разглядеть даже на расстоянии одного-двух метров. Нам пришлось срезать несколько высоких стеблей и сделать в зарослях узкий проход — наблюдательный коридор. Мы действовали очень осторожно, чтобы не спугнуть птицу и дать ей возможность постепенно привыкнуть к изменяющейся обстановке.

В течение нескольких дней мы каждое утро приезжали к гнезду и ставили машину на одно и то же место, а затем, когда самец отбегал подальше, расширяли узкую аллею, ведущую от машины к гнезду. Пока что наши действия не тревожили нанду: каждое утро в гнезде оказывалось новое яйцо, отчетливо выделявшееся яркой желтизной среди остальных, уже немного потускневших. На пятое утро в гнезде лежало шесть яиц, то есть еще слишком мало для того, чтобы начинать насиживание. Коридор, наконец, был готов, и мы приступили к наблюдению из машины.

Самец, которого мы окрестили Черношейчиком, сидел на гнезде, сложив длинную шею так, что ее совершенно не было видно. Серое оперение птицы сливалось с травой. Выдать нанду могли только блестящие глаза, но, если бы я не знал заранее, куда смотреть, мне, вероятно, не удалось бы его заметить.

Прошло два часа, но Черношейчик ничего не предпринимал. Он почти не двигался. Солнце поднималось все выше, пасшиеся поодаль коровы перебрались в тень эвкалиптовой рощицы. По другую сторону от гнезда шумно взлетела цапля, закончив завтрак у ручья. Каждые несколько минут я подносил к глазам бинокль в надежде увидеть что-нибудь интересное, но Черношейчик сидел неподвижно и только мигал.

Около девяти часов утра на склоне холма справа от нас появилась группа из шести нанду. Это были самки — гарем нашего Черношейчика. Они лениво паслись, медленно продвигаясь в нашу сторону, затем повернули обратно и исчезли за вершиной холма.

Черношейчик поднялся на ноги. С минуту он постоял, потом не спеша направился вслед за своими подругами.

На протяжении следующих трех часов мы не видели ни одного нанду. В четверть первого на вершине холма появились две птицы — Черношейчик и молодая самка. Они двигались к гнезду. Наш самец шел размеренным шагом, и казалось, что он ведет или даже подгоняет свою подругу. Поскольку жен в его гареме было больше, чем яиц в гнезде, я принял рабочую гипотезу, что эта самочка раньше к гнезду не ходила и поэтому Черношейчик должен ее сопровождать.

Самка подошла к гнезду, и вид его, казалось, не слишком ее восхитил. Несколько минут она внимательно разглядывала гнездо, потом наклонила голову, схватила клювом небольшое перышко, затерявшееся среди яиц, и пренебрежительно бросила его через плечо. Черношейчик наблюдал за ней, стоя рядом. Она еще немного прибрала в гнезде, а затем, не получив, по-видимому, от этого занятия особого удовлетворения, направилась прочь сквозь высокие заросли карагуаты. Черношейчик последовал за ней.

Они прошли уже примерно сотню метров, когда самка вдруг села, почти скрывшись в высокой траве. Шедший впереди Черношейчик повернулся к ней и стал раскачивать головой из стороны в сторону. Самка ответила ему тем же. Цель большинства брачных демонстраций — блеснуть своей отличительной окраской или украшениями, привлекательными для противоположного пола, и, безусловно, Черношейчик затеял этот танец, чтобы пощеголять перед подружкой яркой черной полоской на шее и плечах. Одновременно он сделал шаг по направлению к ней. Их раскачивающиеся шеи постепенно приближались друг к другу и в конце концов встретились и переплелись, как две змеи. Несколько секунд они в экстазе раскачивались вдвоем, а потом самка распласталась на земле. Черношейчик встряхнулся и легким темно-серым облаком накрыл ее, выгнув шею и опустив голову. Они замерли на несколько минут, и мы видели только холмик из серых перьев. Затем птицы разделились, и Черношейчик побрел по склону, рассеянно пощипывая на ходу плоды карагуаты. Самка поднялась на ноги и присоединилась к нему. Обе птицы встряхивали крыльями, приводя себя в порядок, потом вернулись к гнезду. Снова самка наклонилась и осмотрела его, но, как и в первый раз, не пожелала всерьез заняться домашними делами. Оставив гнездо, пара стала удаляться и вскоре скрылась за холмом.