Разгадка 1937 года. Преступление века или спасение страны? - Александр Елисеев

Как представляется, именно наличие указанных разногласий не позволило регионалам и технократам достигнуть той степени единства и сплочения, которая была необходима для устранения Сталина от власти в 1934 году. Летом 1936 года такое единство было достигнуто, и Сталин оказался на самом краю пропасти. Но его умелые маневры с Ежовым позволили вождю разрушить опасное единение.

Теперь орава секретарей была настроена против Орджоникидзе. Ему объявили «священную войну», против которой не возражал и Сталин, желавший окончательно ослабить короля тяжпрома.

Сокрушительным ударом по Орджоникидзе стал кемеровский процесс, состоявшийся 19–22 октября в Новосибирске. На нем судили группу «троцкистов-вредителей», действовавших в угольной промышленности. «Вредителям» (восьми советским и одному немецкому инженеру) приписали, в частности, взрыв, произошедший 23 сентября на кузбасской шахте «Центральная». Как «выяснилось», лидеры группы Дробнис и Шестов, примыкавшие к троцкистской оппозиции в 20-е годы, подчинялись непосредственно Муралову, лидеру так называемого «западносибирского троцкистского центра». А деятельность этого центра направлялась из Москвы — Пятаковым. Ясно, что «разоблачение» столь широкомасштабного заговора в промышленности, да еще и возглавляемого бывшим замом Орджоникидзе, било по наркомтяжпрому.

Процесс носил именно региональный характер. Участникам группы предписывалось намерение убить «хозяина» Западной Сибири Эйхе. Скорее всего, именно он и организовал (с благословения других региональных бонз) этот дутый процесс. Тем самым Эйхе не только бил по Орджоникидзе, но и укреплял свой собственный престиж. Получалось, что именно западносибирского лидера троцкисты считают своим важнейшим врагом.

Тут надо сделать одну существенную оговорку. Говоря о процессе, я употребил слово «дутый». Действительно, никакого троцкистского вредительства в промышленности не было. Троцкий, как истый марксист, не мог быть поклонником индивидуального террора. Однако это вовсе не означает, что в системе промышленности вообще не было никакой троцкистской оппозиции. Любопытно, что участникам кемеровского процесса инкриминировали создание тайной типографии, которая, и это признают сами антисталинисты, например Конквест, существовала в реальности. Антисталинисты утверждают, что типографию создали работники НКВД, однако это маловероятно. Зачем было так сильно напрягаться, чтобы обеспечить фальсификацию? К тому же участников процесса обвиняли именно в диверсионной деятельности, так на кой ляд нужно было приписывать именно типографию? Приписали бы склад с оружием или взрывчаткой, и вся недолга. Скорее всего, новосибирские энкавэдэшники напали на политическую организацию троцкистов, которой и приписали вредительство.

Региональными делами все, конечно же, не ограничилось. В ноябре «выявили» еще одну вредительскую организацию, возглавлявшуюся начальником Главного управления химической промышленности С.А. Ратайчаком. Группе инкриминировали взрыв на Горловском комбинате азотных удобрений.

Наконец, «разоблачили» и третью группу «вредителей», которая якобы орудовала на транспорте. Верховодил ею, по уверениям НКВД, заместитель наркома транспорта Я. Лившиц (кстати, тоже являвшийся бывшим троцкистом). Это уже били по Кагановичу, который летом 1936 года перешел на сторону Орджоникидзе.

В ноябре по Орджоникидзе нанесли еще один удар. Органы НКВД в Закавказье арестовали его брата Папулию. Попытки Серго вызволить арестованного родственника или же хотя бы ознакомиться с материалами дела наткнулись на отказ торжествующего Берии, которому наконец-то представился шанс сделать «бяку» ненавистному соплеменнику.

Декабрьские страсти

Почти сразу же после кемеровского процесса открыл работу декабрьский пленум ЦК ВКП(б). На нем уже всерьез взялись за Бухарина с Рыковым. В своем докладе Ежов ознакомил участников пленума с показаниями Радека, Пятакова, Сокольникова, которые свидетельствовали о том, что в «левой», троцкистской оппозиции были замешаны и «правые» — Бухарин с Рыковым.

Насколько такие утверждения имели под собой основу? Трудно сказать. Тем более что речь может идти о самых разных видах участия. Возможно, что «правые» только знали о каких-то действиях троцкистов, но молчали о них. И этого было вполне достаточно, чтобы настроить против себя самые разные силы в партийном руководстве.

Могли быть и попытки нащупать контакты с Троцким — с твердым намерением сотрудничать или же без него. Николаевский сообщает, что Бухарин во время своей последней заграничной поездки изъявлял желание тайно навестить Троцкого в Норвегии: «А не поехать ли нам на денек-другой в Норвегию, чтобы повидать Льва Давидовича?.. Конечно, между нами были большие конфликты, но это не мешает мне относиться к нему с большим уважением». Однако историк-эмигрант так и не обмолвился о том, предпринял ли Бухарин какие-либо практические шаги в этом направлении. Опять-таки, само желание встретиться с «демоном революции» могло вызвать бурю негодования у ЦК.

Тревогу участников пленума нагнетало и то, что в начале декабря Троцкий готовился уже выйти из домашней изоляции, в которую его поместили норвежские власти. Правда, решение мексиканского правительства предоставить Троцкому убежище, было озвучено лишь в середине декабря, но очевидно, что такие решения сразу не возникают. Какие-то шевеления на международном уровне, связанные с изменением места пребывания Троцкого, начались еще до середины декабря. И о них явно знала советская разведка, которая наконец-то стала серьезно бороться с «демоном революции». Ягода в течение многих лет не мог внедрить агентов ОГПУ-НКВД в окружение Троцкого. А Ежов справился с этим за несколько месяцев, подкинув Льву Давидовичу «провокатора» Зборовского.

Как бы то ни было, но Бухарин и Рыков очутились в заведомо враждебной обстановке. Масла в огонь подлило еще и то, что они весьма неумело защищались. Николай Иванович напирал на свои «чудесные» качества, на то, что он, в отличие от Зиновьева и Каменева, якобы никогда не хотел власти. А Рыков даже вынужден был согласиться (!) с тем, что троцкисты прочили его на пост председателя Совнаркома (спрашивается, за какие такие коврижки?).

Правда, разные участники пленума проявили разную степень усердия. Жестче всех Бухарина и Рыкова критиковали регионалы. Особенно отличился секретарь Донецкого обкома Саркисов. Он вспомнил о том, что Бухарин призывал в 1918 году, в разгар борьбы вокруг Брестского мира, арестовать Ленина. В той обстановке это было равнозначно политическому обвинению. И вполне логичным было требование Саркисова предать «правых» суду. По сути, он озвучил требование группы «левых консерваторов», которые уже тогда были настроены на долгожданный террор, видевшийся им в качестве панацеи от всех бед.

Усердствовал по части обвинения и Эйхе, который, очевидно, решил стяжать лавры главного обличителя троцкизма и «правого уклона». Он, не чинясь, предложил расстрелять обвиняемых по делу «пятаковского центра», а «правым» выразил недоверие, кратко, но ясно: «Бухарин нам правды не говорил. Я скажу резче — Бухарин врет нам!»

Почти так же резок был Косиор, который пристегнул «правых» к Троцкому и Зиновьеву, родив тем самым концепцию «троцкистско-бухаринского блока».

Комическим было поведение Кагановича. «Железный нарком» так пытался загладить свою вину перед Сталиным, что довольно сильно пережал в деле поиска улик. Так, им было проведено расследование о связях Томского с Зиновьевым. В качестве главного доказательства Каганович привлек смехотворный аргумент. Это творение напуганного наркома заслуживает того, чтобы быть процитированным, хотя бы отчасти: «…Зиновьев приглашает Томского к нему на дачу на чаепитие… После чаепития Томский и Зиновьев на машине Томского едут выбирать собаку для Зиновьева. Видите, какая дружба, даже собаку едет выбирать, помогает. (Сталин: «Что за собака — охотничья или сторожевая»). Это установить не удалось… (Сталин: «Собаку достали все-таки»). Достали. Они искали себе четвероногого компаньона, так как ничуть не отличались от него, были такими же собаками. (Сталин: «Хорошая собака была или плохая, неизвестно?» Смех). Это при очной ставке было трудно установить… Томский должен был признать, что он с Зиновьевым был связан, что помогал Зиновьеву вплоть до того, что ездил с ним за собакой».

Из сталинских реплик, вызвавших в конце концов смех в зале, было видно, что он пытался высмеять Кагановича, указать на всю несерьезность его аргументации. Сам Иосиф Виссарионович вовсе не был настроен кровожадно. Он, безусловно, вел себя с «правыми» холодно, рассуждая о том, какое это неблагодарное дело верить оппозиционерам. Однако и с конкретными обвинениями Сталин не торопился. Он вынес предложение — продолжить дальнейшую проверку по делу «правых» и отложить решение до следующего пленума.