И один в поле воин - Юрий Дольд-Михайлик

– Мама! – простонала Моника, но мадам Тарваль, с упрямством человека, который решил, невзирая ни на что, высказаться до конца, продолжала:

– Я тоже, конечно, за осторожность и не решилась взять Луизу сюда, даже не переписываюсь с ней. Но съездить на денёк к матери и сестре я могла бы? Это не привлечёт внимания, ведь они живут почти рядом – в селе Ла-Травельса! Но Моника сама там не была ни разу и меня не пускает. Даже все фотографии бедняги Андре уничтожила! Ну, как вам нравятся такие предосторожности?

– Нравятся, – твёрдо произнёс Генрих.

– Вот видишь, мама!

– Я тоже вам советую отложить свидание с сестрой и не ездить в это село… позабыл, как оно называется…

– Ла-Травельса, – подсказала мадам Тарваль.

– Ведь вы не знаете, что произошло с Андре Ренаром. Возможно его ищут, заинтересуются родными. Помочь ему вы всё равно не можете.

– Спасибо, мсье, за совет! Ешьте же виноград, смотрите, какая прекрасная гроздь!

– Не искушайте меня, я и так засиделся. А мне ещё далеко ехать.

Попрощавшись с матерью и дочкой, Генрих вышел.

«Андре Ренар. Село Ла-Травельса», – повторял он мысленно, спускаясь по ступенькам.

Свиданье у горного озера

– Герр обер-лейтенант фон Гольдринг, разрешите обратиться? – Курт вскочил со стула и вытянулся по всем правилам устава.

– Что это с вами, ефрейтор Курт Шмидт? К чему такая официальность? Ведь посторонних, кажется, нет.

Взволнованный Курт слово в слово передал свой разговор с Миллером.

– А почему ты не сказал, что у меня в номере, во время твоего разговора с Фельднером, была мадемуазель Моника?

– Я считал… я думал, что так будет лучше!

– И хорошо сделал! Гестапо могло учинить ей допрос, а мадемуазель Моника виновата в нападении на поезд приблизительно так же, как ты в окружении Паулюса под Сталинградом. Напиши своей матери, что у неё сметливый сын.

– Она будет очень рада тому, что вы мной довольны, герр обер-лейтенант. Она очень уважает вас и в каждом письме просит передать привет, только я не решался вас беспокоить… Неловко…

– Ты и с девушками так робок, Курт? А может быть, у тебя ещё нет девушки? А я собирался после войны погулять у тебя на свадьбе. Надеюсь, ты пригласишь меня? Вижу, вижу, что пригласишь. А теперь слушай меня внимательно: приготовь машину…

– Готова!

– Опусти занавески, чтобы не было видно, кто именно сидит в машине, возьми свой и мой автоматы. Еды захватишь не на день, как я говорил, а на два. И побольше патронов! Имей в виду, мы едем на очень трудную операцию, возможно, придётся принять бой.

– Разрешите взять пару гранат?

– Не помешает! Собирайся!

Собственно говоря, определённого плана у Генриха не было. Всё будет зависеть от обстановки на месте и от того, оправдаются ли его предположения. То, что Поль Шенье и Андре Ренар, одно и то же лицо, – совершенно ясно. А вот твёрдой уверенности в том, что беглец находится именно в Ла-Травельса, – нет. Хотя, с другой стороны, ему больше некуда податься. Эту местность он знает хорошо, здесь не побоятся укрыть его до тех пор, пока сумеют переправить в надёжное место. А опасность быть узнанным – не больше, чем в любом другом месте. Луизу знают как мадам Ренар, и никому в голову не придёт связать её имя с именем Шенье.

Генрих развернул карту. Ла-Травельса небольшое село, километрах в тридцати пяти на запад от Сен-Реми. Таким образом, без особой спешки можно быть там в пятнадцать часов. Село в стороне от трассы, военных объектов там нет. Нет, следовательно, и немецкого гарнизона.

– Поехали, Курт, – весело сказал Генрих, усаживаясь рядом с денщиком.

Курт дал газ, стрелка спидометра поползла вверх. Но после первого же километра скорость пришлось сбавить. Дорога пошла в гору, стала очень извилистой, да к тому же давно не ремонтировалась. Среди булыжника зияли глубокие, наполненные дождевой водой колдобины, и машину всё время обдавало брызгами грязи. Курту несколько раз пришлось вылезать из машины и тряпочкой протирать ветровое стекло, «дворники» лишь размазывали грязные потоки.

Только в половине четвёртого они добрались до Ла-Травельса. Генриха поразила своеобразная красота этого горного селения, живописного даже в пасмурный осенний день. Небольшие нарядные домики полукругом вытянулись вдоль восточного берега продолговатого озера. Так же полукругом протянулась и единственная неширокая улица села. Обсаженная с обеих сторон развесистыми деревьями, она напоминала зелёный туннель, бегущий по самому берегу озера к отвесной скале, нависшей над водой. За этой скалой вздымалась ещё одна, более высокая. На противоположном берегу скалы громоздились в хаотическом беспорядке, словно высоченная гора, находившаяся за ними, неумолимо наступала на них, кромсая всё на своём пути.

Генрих приказал Курту подъехать к мэрии и лишь тут вспомнил, что не знает фамилии матери мадам Тарваль… Придётся расспрашивать! Это никак не входило в его планы, но отступать было поздно.

– Здравствуйте! – Генрих первый поздоровался со стариком, который сидел у стола и что-то писал.

– Бонжур, мсье! – хмуро ответил старик и искоса взглянул на Генриха.

– Вы мэр Ла-Травельса?

– К сожалению, я.

– Мне надо подыскать помещение, где в будущем расположится немецкая комендатура.

Старик тяжело вздохнул.

– Вы не укажете мне дома, где раньше жили коммунисты, а сейчас живут их семьи?

– Я не знаю, кто в какой партии состоял. Такой регистрации у меня нет.

– А организация французской национал-социалистической партии у вас есть?

– Появился тут один, вертится в селе. Вон увидал, что вы приехали, и бежит сюда.

И впрямь по улице бежал человек, на ходу застёгивая плащ.

– Он местный? – спросил Генрих.

– Угу, местный. Отец был такой порядочный человек… – Мэр взглянул на Генриха и понял, что сказал лишнее. – Отец его умер на прошлой неделе, вот он и приехал вступать во владение наследством.

С порога послышалось нацистское приветствие. Генрих ответил.

Единственный представитель национал-социалистической партии Франции в Ла-Травельса был молодчик лет тридцати. Сдвинутая на затылок шляпа позволяла каждому видеть, что мсье Базель, как он отрекомендовался, носит такую же причёску, как Гитлер. Его коротко подстриженные тёмные усы под длинным, комично изогнутым носом напоминали жирную чёрную точку под вопросительным знаком.

– Мне надо поговорить с вами, – бросил Генрих вновь прибывшему.

– Вы хотите сказать – поговорить тет-а-тет? Так я вас понял?