Елизавета Петровна - Евгений Анисимов

Он хорошо знал нравы, вкусы и пристрастия императрицы, умел ее наблюдать, как астроном наблюдает яркую комету - недаром один из современников писал, что канцлер изучал Елизавету Петровну как науку. Действительно, в «елизаветоведении» он стал настоящим академиком. Он точно знал, когда лучше подойти к государыне с докладом, что сказать ей, а о чем промолчать. Ему было известно, в какой момент, пренебрегая поднимающимся гневным нетерпением государыни, говорить и говорить, заставляя ее слушать, когда оборвать речь, обратить внимание на важную для нее деталь, мелочь, а потом вновь и вновь напомнить о скучном для императрицы, но нужном для него, России, империи деле. Ему иногда удавалось, несмотря на пугливость императрицы, тонко манипулировать Елизаветой: сначала канцлер внушал ей некоторые идеи и потом, в представленных канцлером «объективных» выписках из иностранной прессы и особенно - в экстрактах перлюстраций депеш иностранных дипломатов она как бы самостоятельно находила подтверждение идей, внушенных ей Бестужевым. Чтобы пакет с перлюстрациями государыня случайно не пропустила, он приписывал на нем: «Ея императорскому величеству не токмо наисекретнейшаго и важнейшаго, но и весьма ужаснаго содержания». Он знал, что уж такой пакет любопытная Елизавета вскроет непременно! (Фурсенко, с.63).

В личности Бестужева было поражавшее людей «отрицательное обаяние». Как вспоминал Станислав Август Понятовский, «пока он не оживлялся, он не умел сказать четырех слов подряд и казался заикающимся. Коль скоро разговор его интересовал, он находил и слова, и фразы, хотя очень неправильные, но полные силы и огня, которые извлекал рот, снабженный четырьмя обломками зубов, и которые сопровождались сверкающим взглядом его маленьких глаз. Выступившие у него багровые пятна на синеватом лице придавали ему еще более страшный вид, когда он приходил в гнев, что случалось с ним часто, а когда он смеялся, то это был смех сатаны. Он понимал отлично по-французски, но предпочитал говорить по-немецки с иностранцами, которые владели этим языком… Иногда он был способен на благородные поступки именно потому, что он по чутью понимал красоту всякого рода, но ему казалось столь естественным устранять все, что мешало его намерениям, что он не останавливался ни перед какими средствами» {Фурсенко, с.13).

Так получалось, что, несмотря на неприязнь и даже нелюбовь Елизаветы к Бестужеву, он был ей нужен, она искренне верила в его политическую мудрость - крупнейший «елизаветовед» сумел внушить императрице и это. И все же главным, что связывало императрицу и Бестужева, было принципиальное, общее в их понимании политической линии, главного направления внешней политики России.

У Бестужева-Рюмина было множество врагов и в России, и за границей. Они возникли почти сразу же после того, как он в конце 1741 года стал вице-канцлером. Война с Бестужевым продолжалась несколько лет и закончилась полным разгромом партии его противников и даже разрывом России с неприятными канцлеру державами - Францией и Пруссией. Враги Бестужева были в основном врагами идейными. Они ставили цель либо заставить Бестужева действовать по планам Версаля или Берлина, либо добиться у Елизаветы отстранения и ссылки этого, столь ненавистного им, пронырливого, хитрого и вредного старика. Самым опасным внешним врагом Бестужева-Рюмина был прусский король Фридрих II. В изображении прусского короля, - как мы видели, не самого большого праведника - русский канцлер предстает исчадьем ада, безнравственным и порочным. «Главное условие - условие непременное в нашем деле, - писал Фридрих своему посланнику в Петербурге А. Мардефельду, - это погубить Бестужева, ибо иначе ничего не будет достигнуто. Нам нужно иметь такого министра при русском дворе, который заставлял бы императрицу делать то, что мы хотим». Не будет Бестужева, считал Фридрих, не будет союза России и Австрии, Мария-Терезия окажется в изоляции. Поэтому речь идет не просто об интриге против одного из сановников двора императрицы Елизаветы, а о будущем Пруссии.

Фридрих без устали интриговал против Бестужева, не оставляя при этом надежды его подкупить. Он давал указание Мардефельду: «Вы должны будете изменить политику и, не переставая поддерживать тесные сношения с прежними друзьями, употребите все старания, чтобы Бестужев изменил свои чувства и свой образ действий относительно меня. Для приобретения его доверия и дружбы придется израсходовать значительную сумму денег. С этой целью уполномочиваю вас предложить ему от 100 000 до 120 000 и даже до 150 000 червонцев, которые будут доставлены вам тотчас, как окажется в том нужда» (АВ, 2, с.76, 94; PC, 2, р.271, 413). Но даже такая огромная сумма не соблазнила Бестужева.

Много раз прусско-французским «партизанам» казалось, что вот-вот Бестужев рухнет. Особенно тревожен был для него 1743 год, когда дело Лопухиных привело к ухудшению русско-австрийских отношений. Тогда враги Бестужева были готовы уже пить шампанское за победу над непотопляемым канцлером. Далион сообщал в Париж в августе 1743 года: «Хотя б паче всякого чаяния ничего не нашлося, чем бы Бестужевых судным порядком погубить можно было, то однако уже власно как решено, что по меньшей мере они в какой нибудь угол деревень своих сошлются» и позже: «Господа Брюмер и Лесток меня твердо обнадежили, что сие дело несовершенным оставлено не будет» (АВ, 2, с.395, 398). Но нет! Канцлер опять удержался на плаву.

Интриги прусских дипломатов были так же тщетны, как и интриги их французских коллег. Особенно неудачно действовал против Бестужева-Рюмина французский посланник маркиз де ла Шетарди. Досада маркиза была особенно острой, ибо в немалой степени благодаря именно ему Бестужев-Рюмин, сподвижник сосланного в ссылку Бирона, занял пост вице-канцлера: любезный Алексей Петрович внушил доверие влиятельному при дворе Елизаветы французу, и тот понадеялся, что Бестужев-Рюмин будет «ручным». Шетарди даже уговаривал Елизавету прогнать от себя ленивого канцлера князя Черкасского и поставить на его место Бестужева - так понравился услужливый опальный вельможа французскому посланнику. Но вскоре началась полоса разочарований - Бестужев-Рюмин оказался неблагодарен.

Поначалу он отказался от пенсиона в 15 тысяч ливров - столько получал Лесток. Шетарди думал, что вице-канцлер набивает себе цену. Но и это оказалось ошибкой. Уже первая попытка Шетарди, защищавшего интересы шведского союзника, прибегнуть к помощи вице-канцлера для заключения мира на выгодных для Швеции условиях потерпела неудачу - Бестужев-Рюмин не слушался Версаля и не смотрел в сторону Стокгольма. Он жестко стоял на сохранении принципов Ништадтского мира 1721 года и был против всяких территориальных уступок шведам. В этом его поддержала императрица Елизавета, и Шетарди понял, что Бестужев - враг. Выше уже говорилось, как с помощью перлюстрации переписки французского посла Бестужев сумел собрать против своего бывшего благодетеля такой разоблачительный материал, что императрица с позором изгнала Шетарди из России. И это было только начало разгрома франко-прусской партии при русском дворе.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});