Былой войны разрозненные строки - Ефим Гольбрайх

Свой первый отпуск я получил поздно почти через год после окончания войны. В первую очередь отпуска давали семейным и старослужащим, начинавшим тянуть лямку еще до войны. Пока до меня дошла очередь извелся.

После Победы наши войска, возвращавшиеся через Южную Германию и Судеты, стали свидетелями необычного зрелища. В некоторых городах и поселках, по которым со знаменами и оркестрами проходили полки победителей, немецкое население выстраивалось вдоль улиц… на коленях! В том числе дети. Это было неприятно и никогда не пришло бы нам в голову. Инициатива исходила, по-видимому, от чешского населения, хорошо настрадавшегося от немцев за восемь лет оккупации (часть Чехословакии была отторгнута гитлеровской Германией еще в 1938 году). Обратились в политотдел. Там сказали: «Пусть запомнят маленькими!»

Но неприятный осадок остался.

Ехал я в отпуск из Прибалтики. Аккуратные, сравнительно мало тронутые войной усадьбы, в Белоруссии сменились черными горькими пепелищами. В какую сторону ни посмотришь все разрушено, разбито, разорено. На местах сел только трубы возвышаются молчаливыми, печальными памятниками. Но жизнь уже затеплилась. Вдоль дорог, в насыпях, вырыты землянки, возле них шевелятся дети, на веревках сушится тряпье, и прямо из-под земли вьется дымок из железных труб. Ни одной уцелевшей станции. Поезд идет по деревянным мостам, наспех сооруженным саперами, рядом со взорванными. И здесь уже идет работа. Начинается восстановление. Это ж сколько построить надо!

По вагонам ходило множество нищих. Инвалиды войны, дети, старухи, а может и молодые, не разберешь. Многие пели «жалостные» песни. Смотреть на них было тяжко. Мы ехали с войны победителями, сытые и ухоженные. Даже как-то неловко себя чувствовали. Помогали, кто чем мог: как правило, небольшими деньгами.

Проклятая война, что наделала!

За десятки километров до Москвы начинались барачные поселки. Широким кольцом опоясывали они столицу, раскинувшись вдоль магистралей, вплотную обступая город. Из окна вагона эта россыпь бараков представлялась нескончаемой, и, казалось, до Москвы никогда не доедем. Белые одноэтажные бараки тянулись сплошной чередой. Между ними мелькали вымазанные известкой дощатые уборные в черных разводах снизу. От бараков к платформам пригородных поездов тянулись цепочки людей. Начиналось очередное московское утро.

Москва по-прежнему, как и до войны, шумела, суетилась, куда-то бежала, звенела трамваями, фыркала автомобилями. Многие москвичи были в военном, со следами споротых погон на плечах и звездочки на шапке. Женщины ходили в перешитом обмундировании, серо-зеленые, озабоченные. Поражало большое количество военных патрулей на улицах и у выходов из метро. Они придирались к малейшему нарушению формы или правил поведения не отдал чести старшему по званию и безжалостно задерживали победителей. От центра до ВСХВ Всесоюзной Сельскохозяйственной Выставки, впоследствии ВДНХ Выставка Достижений Народного Хозяйства, как и в довоенные годы, еще ходили двухэтажные троллейбусы, вскоре, впрочем, исчезнувшие.

Старые москвичи еще помнят, что памятник Пушкину стоял на Тверском бульваре лицом к бывшему Страстному монастырю, кинотеатра «Россия» и фонтана еще не было. После войны памятник переехал через улицу Горького, был развернут и установлен на нынешнем месте. Примерно в это же время было принято решение о сооружении памятника Маяковскому на площади его имени и памятника основателю Москвы Юрию Долгорукому напротив здания Моссовета. Но самих памятников еще не было. Это послужило поводом для репризы двум популярным конферансье Мирову и Дарскому. Один из них мечтательно говорил: «Вот раньше слева от памятника Пушкину не было памятника Владимиру Маяковскому, а справа от него не было памятника Юрию Долгорукому». А теперь? — вопрошал другой? — Теперь все наоборот! Теперь справа от памятника Пушкину нет памятника Маяковскому, а слева нет памятника Долгорукому. Эта реприза встречалась москвичами дружным смехом и аплодисментами.

У остановки транспорта «Новые Дома» на шоссе Энтузиастов кипела московская толкучка. Сейчас уже трудно представить этот стихийно возникающий, неуправляемый многотысячный базар, подчинявшийся каким-то своим правилам и законам, бурлящий, клокочущий. Старухи, старики в поношенной одежде, бывшие солдаты в армейском обмундировании, подозрительные личности с лихорадочным блеском в глазах, вечно спешащие женщины, смущенно приценивающиеся к вещам, бедно одетые мужчины, на ходу прикуривающие друг у друга. Время от времени сквозь это скопище с трудом протискивался военный патруль или милиционер в синей шинели, и раздавались свистки, на которые никто не обращал внимания.

Чего только не было на этой толкучке! Продавалось всякое барахло: от ржавых ключей к давно несуществующим замкам до инвалидных колясок, рядом со стоптанными валенками стоял канделябр старинной работы, видавшая виды солдатская шинель соседствовала с белоснежным пуховым платком, неодеванные байковые портянки шли на пеленки, прислоненные к забору костыли продавались вместе с протезом…

Продавалось все. Даже боевые ордена и медали.

Под выходящей на Кузнецкий мост глухой кирпичной стеной Центрального Универмага с несколькими вразнобой прорубленными окнами, разросся великолепный сквер. И уже мало кто помнил, что здание ЦУМа, принадлежавшее до революции фирме Мюр и Мерилиз, простиралось до самого Кузнецкого моста, поражая прохожих толстыми зеркальными стеклами витрин ювелирного отдела. В тридцатые годы половина магазина была снесена за ненадобностью, и на этом месте разбит сквер страна была еще бедна, и торговать было нечем.

Пришло время, и сквер, в свою очередь, уступил место современному зданию нового ЦУМа.

Зашел в общежитие на Трубной площади. Здесь, в помещении бывшего Дома Колхозника, осенью сорок первого года формировались партизанские отряды. Крепкие ребята, физкультурники, перебрасывались в тыл противника. Не обремененные семьями, прошедшие специальную подготовку, они нередко составляли ядро партизанских отрядов, когда партизанское движение еще только разворачивалось и по большей части активных действий еще не вело.

Никого.

Пошел на Усачевку. Здесь основное общежитие нашего института. Ребят нет. О ком ни спросишь убит, убит, пропал без вести. Один Ваня Передерни вернулся так он нестроевой и в очках ничего не видит. Зазвали девушки, вернувшиеся с фронта и пришедшие в институт доучиваться. Они уже сняли форму и теперь донашивали довоенные ситцевые платьица. Начались расспросы.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});