Солнечный ветер (СИ) - Светлая Марина

— Буду каждый день звонить! По два раза! — задорно пообещал Данила.

— Хорошо, — кивнула Милана, и вышло, будто им обоим. — Я буду ждать.

— Мы приедем в воскресенье до обеда, будет еще немного времени уроки повторить. Ну? Все собрали?

— Ага! — отозвалось их чадо и тут же настороженно глянуло на мать, как все эти дни, словно исподтишка наблюдая: — Ты не скучай, ладно?

«Не скучай», — отдалось у Назара в висках, и он поднял на Милану взгляд, искренно надеясь, что по этому взгляду ей не прочесть, насколько его перекрошило. Он был благодарен ей. За то, что не стала платить ему той же монетой, хотя имела полное право. Был благодарен ей за то, что не нарушила их с Даней общения. Благодарен. Что оставила на свободе. Чего стоило обратиться в полицию? Он бы и не сопротивлялся. Подписал бы любое признание. Если судьба сгинуть, то справедливее всего за то, что ей сделал, а не за то, что вытворял в молодости. Хватило бы духу — сам бы пошел признаваться, но был Даня. Ему Данькино восхищение, улыбка детская, светлая, то, что он о нем думает, — как дорогу перегородило. Довольно того, что нечего отвечать на сыновьи расспросы. А ведь спрашивал. Осторожно, боясь сказать лишнего — все еще немного стеснялся. И чувствовал, конечно, чувствовал — что-то случилось, что-то по-настоящему страшное.

«Не скучай…»

А у Назара, черт подери, не получалось уже не скучать каждую секунду, каждую минуту, каждое утро, когда он заставлял себя подниматься с постели по будильнику, ехать в офис, что-то там из себя изображать, чем он перестал быть в тот миг, когда унизил женщину, которую любил. Снова.

Ничего он не стоит. Пока ей от него плохо — он не стоит ничего.

И все же не может не скучать по ней, и потому смотрит сейчас, ловя драгоценные мгновения.

— Иди уже, — усмехнулась Милана и подхватила на руки Грыця, норовившего увязаться за Даней.

Мальчишка выскочил на площадку, и на секунду они остались вдвоем, не считая питомца.

Назар замер, ища в себе силы уйти. Но вместо этого успел спросить:

— Как ты?

— Отлично, — быстро отозвалась она, вздернув подбородок.

— Угу, — выдохнул он совой и, подхватив Данину сумку, вышел следом за сыном.

Первую неделю он не спал, практически не ел и запомнил самого себя бесконечно смолящим сигареты. Из Милана вернулся через пару дней после случившегося, когда понял, что делать ему там нечего. Эти самые пару дней не выходил из отеля, в котором поселился — одного с ней, и упорно, до сумасшествия вспоминал. Вспоминал и уже до конца впитывал в себя осознание: никогда ничего хорошего от него Милана не видела. Ни разу. Ничего, кроме боли и унижения, он ей не приносил. Как это можно: так сильно, так бесконечно нуждаться в женщине — и так раз за разом ее мучить?

«Она справилась и без нас».

«Она справилась…»

Справилась.

Многократно звучало в его голове голосом Миланиной матери. И от этого становилось лишь хуже — ему физически необходимо было знать, что она чувствует, все ли с ней в порядке, ничего ли он ей не повредил, как она это все переживает.

Но она попросила. Не лезть. И Назар не имел никакого права снова соваться, потому что все уже, конец. Если у него и был хотя бы небольшой шанс, то теперь точно все закончилось.

И не вылезал из ее инстаграма, в котором ничего не изменилось. Все так же появлялись посты — фото с вечеринок, с показов, с какими-то селебрити. Уже в Кловске он осторожно выспросил у Дани, как там мать, на что паренек удивленно вскинул глаза и первый раз поинтересовался: «У вас что-то случилось?»

Что ему было отвечать? Что ему, блядь, было отвечать ребенку?!

Отбрехался. Что-то выдал, мол, мы же договорились не торопить событий, а пока не время для перемен. Судя по Даниным глазам, все он понял, что отец врет. Но переспрашивать и докапываться до истины мальчик не решился. Только еще спустя пару дней невзначай сообщил, что мама тоже уже вернулась из Италии. И Назар по стенам заходил — безудержно желая ее увидеть. Но нельзя. Этого было нельзя.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ Вообще лучше не напоминать о себе. Стереть себя, чтобы только ей стало легче. Назар был готов и к этому, тогда уже — был. Принял решение: избавить Милану от своего присутствия в ее жизни, и теперь ограничивался лишь общением с Даней. Пару раз оказавшись на пороге, чтобы его забрать, наткнулся на стену презрения от Павлуши, и сделал единственный закономерный вывод: хранительница Миланкиного дома все знает. От этого сделалось стыдно настолько, что хоть в окно выходи. Но вместо этого стал отныне дожидаться сына во дворе, что Данила немедленно заметил.

«То есть даже ужинать ты с нами больше не будешь? Мама запретила, да?» — мрачно спросил однажды парнишка.

«Нет, — торопливо отозвался Шамрай и быстро заговорил, лишь бы только заполнить паузу: — Нет, конечно! Ничего она мне не запрещала. Просто у меня и времени путем нет, ты же видишь — я по уши в работе».

Работа спасала.

Единственное, что спасало. Этот идиотский сланцевый газ еще недавно казался помехой, потому что требовал присутствия, а теперь — нет. Теперь кстати. И через «не могу» Шамрай двигал свою тушу в офис «Фебоса», пару раз мотался контролировать добычу, пытался сообразить, как вписать в график обещанную Дане экспедицию, иногда вспоминал, что надо позавтракать, никогда не помнил об ужинах, отмахивался от звонков Ани, прикатившей в столицу и обустраивающей квартиру. Она его бесила своей активностью, Морис, напротив, по своему обыкновению на встречи не напрашивался. Всех все устраивало, как обычно, если бы не зудящая в голове мысль, всплывшая среди прочих: Аня нарисовалась именно тогда, когда про нее бог весть почему упомянула в гневе Милана. Что она орала ему, он помнил смутно, но то, что Анька фигурировала в ее возмущенных речах — факт. С чего вдруг? Они ведь жили параллельно друг другу, Милана разве что видела ее пару раз сто лет назад… И ведь не спросишь теперь.

Потому Назар запихивал это все подальше и снова, будто по кругу бежал: будильник, кормежка Марты, офис, Данила, дом и кормежка Марты.

А в один из дней — просто проснулся утром, растер лицо и вызвал курьера, чтобы отправить Милане кольцо. Ее кольцо — тут все по-честному. Давно надо было отдать.

Ее инстаграм оставался улыбчивым и солнечным. Но чего ей это стоило — только что убедился. Да она ж едва держалась — то ли гордость ее держала, то ли ненависть. И Шамрай не знал, что лучше для нее. На себя-то уже похрену, ему вообще никак лучше не будет. Так хоть бы ей…

— Ну что? Поехали за приключениями? — устроившись в машине, спросил Назар Данилу.

— Я за любой кипиш, кроме голодовки! — рассмеялся сын.

— Чё? — удивился его познаниям в области устойчивых выражений отец.

— Так Павлуша всегда говорит.

— А… ну ей сам бог велел.

Лекцию по истории он отложит до другого раза.

Пока что у них на повестке дня геологоразведочные работы в соседней области, немного севернее Кловска. Все простенько — под застройку элитного коттеджного поселка, Назар бы и не ехал, если бы не Даня. Пацану любопытно — там и геодезическая съемка будет, и бурение… да и вообще, лес, природа, речка. Он так ждал, так сильно ждал… Как ему отказать, даже если сдохнуть охота?

Они жили в кемпинге, далеко от трасс и практически на самом месте работ. В одной палатке, каждый день бок о бок. И Назар будто бы снова изучал собственного ребенка таким, каким не знал его раньше. Это было их первое такое путешествие, чтобы круглосуточно вместе. Они бесконечно разговаривали. То о работе, то о детстве Назара, то о Данькиных одноклассниках, то о том, почему нужно учиться. Получалось легко, непринужденно, Данила проникался, и Назар очень надеялся, что это не сиюминутно, чтобы понравиться отцу. Это желание нравиться он все еще ощущал и в себе, и в Дане. Они оба по-прежнему страшно боялись разочаровать друг друга. Беда в том, что Назару разочаровать его было несравнимо легче. И потому он говорил о чем угодно, слушал что угодно, впервые так близко оказавшись рядом с этим удивительным детским миром, который, оказывается, все еще помнил сам. Не все в нем жизнь испоганила, что-то осталось, иначе как бы он так легко понимал Даню? И оставалось благодарить небеса за погоду — осень была теплая, солнечная и сухая. И все дни, проводимые в лесу, ему казалось, навсегда останутся в памяти их обоих — Шамрая и Брагинца.