Записки сельского священника - Сельский Священник

В решении дел нельзя похвалиться особенной скоростью; но если, при обсуждении дел и в окружных наших судах, где суд «скорый и милостивый», подсудимым, часто, приходится сидеть в острогах, неповинно, до решения дела, целые годы, — при новом, организованном судопроизводстве, — то нам тянуть дела́ и Бог простит, на нас нельзя и взыскивать. У нас, и действительно, дела решаются не скоро, особенно если канцелярские чиновники видят, что около просителя можно малой толикой поживиться. Находчивость, чтоб протянуть дело и вытянуть какой-нибудь двугривенный, бывает, иногда, замечательная, хотя, конечно, всё это крайне грустно. Однажды, прихожу я в консисторию и, вместе со мной, подходит к столоначальнику Г. старушка, вдовая священническая жена, и просит его написать ей поскорее билет в Киев. «Ваше благородие, взывает старушка, сделайте милость! Я хожу ведь третью уже неделю...» Столоначальник вскочил, как с горячей сковороды, обращается ко мне и говорит: «Послушайте, отец благочинный! Она просит билет в Киев!...» И, при этом, с жаром, вытянул руку в сторону. — «В Воронеж!...» И протянул другую руку, в другую сторону. — «В Москву!...» И указал в третью сторону. «Видите куда! Да и дай ей сейчас билет!... Пошла прочь!»

— Ваше благородие!

— Тебе говорят, что этакого дела сделать скоро нельзя! Россия велика.

И это говорилось таким тоном и с такими жестами, как будто ему приходилось ходить за ней самому по всей России.

— Ваше благородие!

— Нужно ещё запросить по всем столам, нет ли за тобой дел!

— Какие же за мной дела? Пожалуй, запросите.

— Надобно запросить и градского благочинного, ты здесь давно шляешься; может быть, что-нибудь в городе наделала, что и билета дать нельзя!

— Что ж, пошлите чиновника и к благочинному, спросите и его.

Один из писцов огрызнулся: «Собака тебе чиновник-то, будет бегать за тебя по городу!»

И пошла, несчастная, в свой угол.

Следователь представляет дело со своей запиской. Столоначальник читает дело и записку следователя и по ним составляет свою записку. Но привычка не обращать внимания на положение людей много приносила горя людям, состоящим под судом. Человек, например, лишён места, ни он, ни семья его не имеют куска хлеба, угла, куда преклонить голову, — а столоначальник, рассматривающий дело, тянет целые месяцы из таких пустяков, которые, положительно, не имеют значения. Из множества известных мне случаев скажу об одном. Священник Ж. удалён был от места. Бедняк и без того, он более месяца ходил в консисторию и умолял столоначальника Г. приняться за рассмотрение его дела. Обобравши его до нитки и опивши раз десять, Г., наконец, взял дело в руки, стал перелистывать и видит, что следователем не приложено записки, — извлечения из дела. — «Записки нет, оборотить к следователю для составления записки», завопил столоначальник! Насилу товарищи его, другие столоначальники, могли уговорить его не волочить дела и сжалиться над несчастным Ж., и то под тем условием, что один из столоначальников взялся составить записку сам, — вместо следователя.

Сказать к слову: Г. за время своей долголетней службы так набил руку на взятки, что, однажды, не дал спуску даже своему родному отцу.

Однажды отец его, дьячок, перемещался в другой приход и должен был взять в его столе переместительный указ. Дня четыре отец ходил в консисторию, и сынок всё отговаривался, что дела по горло, указ писать некогда. Наконец, приходит отец, сынок встал и говорит: «Ты, тятинька, я вижу, хочешь выехать «на сухих»! У меня положено три целковых за переместительный указ; борозды не порть и ты; а то, на тебя глядя, и другие не станут давать. Ты, тятинька, не обсевок в поле, три рубля выложь!»

— Ах ты!...

— Ты, тятинька, не ругайся, а то секретарь услышит, велит тебя вывесть, и мне будет стыдно за тебя.

Отец поругал—поругал да и отдал три рубля, а сынок вынул из ящика приготовленный уже указ.

Что Г. был негодяй, — это ещё ничего бы, негодяев много везде. Но странно, даже обидно, то: неужто отцы члены консистории не знали, что между их столоначальниками есть такие негодяи!...

В прежнее время столоначальники рассматривали следственные дела, и они же писали и самые решения. Членам консистории приходилось только списывать и исправлять грамматические ошибки столоначальников. А недавно умерший член консистории В. И. Жуков, в начале своего членства, как только дело, мало-мало, серьёзное, то возьмёт его на дом и отправляется с ним к благодетелю своему, помещику-дельцу Протопопову; тот напишет ему мнение, Жуков перепишет и несёт в консисторию.

Теперь дела изменились к лучшему, нет спора, но, однако же, до сих пор консистории решают все дела, основываясь исключительно на том, что́ есть в следственном деле. Они не требуют никаких личных объяснений или разъяснений дела, не входят в обстоятельный рассмотр причин того или другого поступка; пред ними исписанная бумага, — и по ней решается участь человека, тогда как полагаться исключительно на эту бумагу крайне сомнительно, потому что следователь, если не имеет возможности дать вид следствию совершенно по своему произволу, то всегда может или сгладить, или увеличить значение вины подсудимого. И на этих-то, неверно выставленных, фактах основывается решение дела. Скажу об одном случае из собственной практики.

В одной из деревень С. губернии жил помещик, некто В. Оставшись малолетним после отца, он лет 5–6 потолкался около гимназии, записался в канцелярию губернатора, получил чин, — и зажил на славу. Слишком более 12 тысяч рублей он проиграл в карты, однажды, в день похорон своей матери. Неразлучными друзьями и спутниками во всех кутежах и безобразиях его были особенно два члена провиантской комиссии С. и Д. Однажды компания друзей, человек в 15, ввалила в театр, в то время, когда народ выходи уже из него, вошла в ряды кресел и В. закричал: «Тысячу рублей! Начинай с начала!» Компания подхватила: «Мы даём другую тысячу, с начала начинай!» И, минут через 15, занавес поднялся. В средине второго или третьего действия В. заорал: «Довольно! Иди все в Барыкинскую гостинницу!... По тысяче рублей на рыло: пляши русскую, в чём мать родила!» И каждое рыло получило по 1000 рублей.

О В. можно было бы сказать многое, но я скажу только это, чтоб дать понятие, что́ это был за господин.

Рядом с В. по имению жил некто старик В. П. И. Это была знаменитость другого рода. О нём, тоже, нужно сказать слова два-три.

В селе Г. жила старушка-барыня К. Это была, как две капли воды, Гоголевская Коробочка, но только барыня была богатая, хотя и безграмотная. Я был у неё в доме раза три, и знал её хорошо. У неё был дочка Машенька, и такая же простенькая, как её матушка, как она звала её.

По какому-то случаю родственники покойного мужа К. стали отбивать у неё часть имения, — село, крестьян и земли около 2000 десятин. Переполошилась старуха, и поскакала в город С. Там сказали ей, что дело её пропащее, и что помочь ей может разве один только П., как известный делец. Она к нему.

— Отдайте за меня Машеньку, и в приданое село Н. Иначе отобьют его!

— Помилуй, отец родной! Ты и не из дворянского роду, и старик, возможно ли это! Бери денег, сколько хочешь, а Машеньку не отдам.

— Ну, как знаешь!

Ходаком с противной стороны был он же; П. И. имение отбил. Барыня в отчаянии скачет опять в С. и бросается к П.

— Бери за себя мою Машеньку, бери всё, но отсуди вотчину! Пропадай всё, лишь бы только не досталось им!

Снова П. начал будоражить дело, снова началась бесконечная переписка, — и суд решил возвратить имение К. Прилетает П. с радостной весточкой к наречённой своей тёще: «Ну, говорит, теперь дело за свадьбой! Дело наше порешено, велено имение возвратить вам...»

— Нет, В. П., бери денег, сколько хочешь, а Машеньку за тебя не отдам!

Поспорили, покричали, и расстались.

П. поднимает снова дело, и имение отбил. Прилетает старуха к П.

— Что ты, изверг, кровопийца, сделал со мной! Опять отбил!

— Отбил. Отдай Машеньку, всё твоё опять будет.

— Ну, бери, кровопийца!

— Нет, теперь уж не обманешь. Давай сперва повенчаемся.

Побилась-побилась старуха, да и выдала свою Машеньку.

П. начал дело снова, долго тянулось оно, но, наконец, всё-таки, имение отбил, и сделался помещиком села Н. Напротив церкви он выстроил хороший дом, отделал два запущенных сада и развёл пчёл. В конце 1840-х и в начале 1850-х годов в этом селе был священник некто Д., мужчина грубый до крайности. Однажды, рой барских пчёл и привейся на колокольню. Поп с лукошком, барин с роевней туда! Один кричит: «У меня улетел, — мой!» Другой орёт: «Ко мне привился, — мой!» — Да и сцепились... Оба были высокого росту, здоровенные, но только священник, по летам, годился барину во внуки. Долго ломали они рёбра друг другу; наконец, священник, как-то, изловчился, да и пырнул барина в за-шей с лестниц, — и завладел роем.

Не желая простить такой обиды священнику и, вместе, не желая компрометировать себя из-за роя, П. и подговорил соседа своего В. подать на него прошение и требовать вывести его из прихода.