Рай без памяти - Сергей Абрамов

Бойл все еще сомневался:

– Я давно знаю Шнелля. Шнелль и убийство товарища – это несовместимо.

– Он невзлюбил меня после скачек, затаил злобу после экзамена и возненавидел, когда начальником заставы стал я, а не он.

– Может быть, и зря, что не он, – задумчиво произнес Бойл. – Может быть, я ошибся. А теперь начальником я назначу Минье из Майн-Сити.

Я слыхал о Минье, заместителе начальника лагеря, – тупом и жестоком солдафоне, яростно ненавидимом заключенными. Почему его переводят сюда? Из-за меня? Едва ли.

Внутренне даже довольный, что расстаюсь с опротивевшей мне казармой, я поднялся.

– Разрешите вопрос, комиссар.

– Мог бы задать его сидя.

– Я разжалован, комиссар?

– Пока еще нет. Есть шанс сохранить лейтенантские нашивки.

– Тогда еще один вопрос, комиссар. Почему Минье, а не Оливье?

– Оливье поедет вместе с тобой.

Я знал, что спрашивать больше не полагалось, но у меня вырвалось:

– Куда?

– В Майн-Сити.

Теперь уж я сел без всякого разрешения, донельзя растерянный и ошеломленный. Вероятно, это отразилось у меня на лице, потому что Корсон Бойл засмеялся. Кстати, впервые после его появления в дежурке.

Гроза прошла мимо.

– В Майн-Сити готовится бунт, – пояснил Бойл. – Нам сообщили об этом информаторы – у нас есть свои в каждом бараке. Но когда именно, выяснить пока не удалось: на другой день трех информаторов нашли задушенными в шахте. Одного убили куском угля. А на столе у себя Минье нашел свой смертный приговор, изложенный печатными буквами. Он так испуган, что рассчитывать на него в лагере уже не приходится. Конечно, можно расстрелять каждого десятого или пятого, но что мы узнаем? Ничего. Кроме того, нам сейчас нужны рабочие – необходимо форсировать добычу угля. Потому я и посылаю тебя на место Минье. Бриск, начальник лагеря, тяжело болен, толку от него мало. Значит, тебе понадобится помощник. А лучше Оливье не найдешь.

Я не выразил ни угодливой радости, ни служебной готовности.

– Недоволен? – спросил Бойл.

– Не очень, – честно признался я. – Дела я не знаю, а дело нелегкое. И лагерники, по-моему, отлично сорганизованы.

– Вот ты и докопаешься до организации бунта, сорвешь его подготовку и ликвидируешь зачинщиков. Как? Дело твое. В качестве начальной меры могу подсказать. Смени связь с Городом. Связь поддерживается через вольнонаемных шоферов, подвозящих продукты для кухонь. Смени всех. Связи в Городе есть? Есть. Значит, и люди найдутся. Вмешиваться не буду.

Я постарался сдержать улыбку. Люди, конечно, найдутся: Фляш подберет их сколько угодно. Неплохо одним из водителей послать Мартина. Совсем неплохо. Я наконец разрешил себе улыбнуться: нам потрясающе везло.

Бойл вскинул брови.

– Рано.

Я не понял.

– Улыбаться рано. Вот взгляни. – Он желчно усмехнулся и протянул мне сложенный вчетверо газетный лист».

То был очередной номер подпольной газеты сопротивленцев «Либертэ», вернее, ее английский дубликат «Фридом» – детище предусмотрительности Зернова и активности Мартина. Последнего я узнал по перу в фельетоне «Игра с джокером», высмеивающем самого Бойла. Как джокер, подменяющий любую карту, всесильный диктатор появлялся то в мундире начальника фуд-полиции, то под личиной скакового мецената и коннозаводчика, то под еще более скромной вывеской владельца ресторана «Олимпия» (последнее Мартин узнал, конечно, от своей барменши). Хроника рабовладельческих нравов в Майн-Сити плюс статистика систематического сокращения населения Города объясняли и резкость Бойла, и его несдерживаемое раздражение. Но тревожило его другое.

– Сослали редактора, разгромили типографию, даже бумагу вывезли, а пакость эта выходит, – вдруг сказал он.

Я понимал недоумение Бойла. Профессиональная память его не знала опыта борьбы с революционным подпольем: в Сэнд-Сити такого подполья не было. Полисмены Сэнд-Сити чинили расправу над коммунистами, неграми и, если требовалось, над мелкими нарушителями общественного благополучия – крупных гангстеров они не трогали. Если бы «облака» смоделировали жандармского умельца Медникова из московской охранки, тот сразу понял бы, что перед ним продукт хорошо сорганизованного подполья. Бойл этого не знал, считая Сопротивление чем-то вроде гангстерской шайки. Но оно уже начинало его тревожить.

34. ПЛЕТКА И ШОКОЛАД

Мы выехали в Майн-Сити на рассвете по окружной дороге в сопровождении эскорта патрульных с автоматами. Вдвоем было небезопасно: одинокого полицейского здесь часто подстерегали или нож, брошенный из-за куста, или стрела, пущенная с дерева. Заехать в Город Бойл не разрешил – торопил скорее ознакомиться с положением в горняцких поселках, и я поэтому не мог повидаться с друзьями и Фляшем. Кажется, мое назначение опережало события. Бойл сказал: готовится бунт. Вероятно, он имел в виду локально ограниченный мятеж в одном из бараков, обеспечивающий побег, может быть, и значительной группе заключенных, но всего только побег. Такие побеги случались: лес был наводнен шайками одичавших беглецов, время от времени нападавших на патрули и машины с продуктами. Но с моей помощью Сопротивление могло превратить мятеж в восстание, отнюдь не ограничивая его цели побегом. Сложность заключалась в том, что организация побега уже началась (у Бойла были такие сведения), а я не мог связаться с Фляшем: без соответствующих паролей и явок нечего было и думать о связи с лагерными подпольщиками. Даже выданные им списки провокаторов они, в свою очередь, могли посчитать провокацией. Правда, меня знал Джемс, но при его недоверчивости и пылкости моя самодеятельность могла иметь самые пагубные последствия. На подобную самодеятельность без директив Сопротивления я не имел никакого права.

С такими мыслями я ехал в лагерь, опасливо поглядывая на окружавшую нас чащобу. К счастью, она редела по мере нашего продвижения по горной дороге, и я еще раз мог наблюдать, в каком своеобразном преломлении воспроизвели «облака» нашу земную природу. Не знаю, какова она в их родном уголке Вселенной, но самая суть природы нашей планеты – ее хаотичность, стихийность и беспорядочность – осталась ими непонятой. Или, быть может, они захотели ее улучшить по-своему, подбирая однородность видов и форм. Мы проезжали сосновые корабельные чащи, насквозь пронизанные солнечным светом, дубовые и кленовые перелески, рощи голубых елей и белых акаций. Казалось, все это было посажено упрямым садовником, чуждым всякой эстетики, но поклонником однородного музейного принципа. А если, скажем, среди голубых елей пробивался молодой дубок, а в кленовом лесу – заросли боярышника или барбариса, то это сама воссозданная природа вносила коррективы в замысел ее создателей. Пройдет пять-шесть десятилетий, и эти коррективы полностью изменят лик окружающего питомника. На неведомой планете зашумит подлинно земной лес, где будут шастать грибники и охотники.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});