Поиски - Чарльз Сноу

Постепенно мысли мои успокоились. От горечи остался лишь небольшой осадок, о котором я почти забыл, тревоги вылились в четкий план действий. Я лежал на солнце у моря, и тело мое наполнялось благодушной ленью.

Часть четвертая. Прочь от звезд

Глава I. Я начинаю сначала

1

Я вернулся. Я пришел к Остину и постарался объяснить ему, насколько я раскаялся, как я огорчен, что подвел его, как я хочу исправить свою оплошность. В конце концов он смягчился.

— Очень жаль, — сказал он, — очень жаль. Но мне нравится, что у вас такое настроение.

Как ни странно, но я все еще считался кооптированным членом комитета. Я предложил подать в отставку, но Остин не хотел и слышать об этом.

— Мы больше не хотим иметь неприятности, — сказал он, — мы не хотим больше неприятностей.

В результате получилось так, что в сентябре мне пришлось присутствовать на заседаниях комитета. Я уже успел сообщить Константину, что я решил покориться. Он один знал, что я уезжал. Я пришел к нему в день приезда, и я помню дружескую и радостную улыбку, которой он меня приветствовал, и выражение невероятного облегчения на его лице. Меня тронуло, что он старался говорить только о том, что имело непосредственное отношение к моим делам; когда им овладевало искушение унестись в космические дали, он неловко оправдывался:

— Но я не хочу заставлять вас слушать вещи… которые сейчас не так существенны.

И все-таки заседания комитета были для меня мучительными часами. Тремлин присутствовал на них в качестве полноправного члена комитета, его манеры, всегда сдержанные, колебались теперь между веселостью и официальной вежливостью. Я по-прежнему болезненно воспринимал каждый шепот, я все время невольно думал, что каждый частный разговор касается меня, что улыбки относятся к моему падению, что они угрожают моему будущему. Заместитель директора еще не был назначен. Свистящие звуки в каждом шепоте — а в этом комитете велось достаточно приглушенных разговоров — казались мне окончанием моей фамилии.

У меня были причины нервничать: если я не получу это назначение, я должен буду искать себе работу, а формирование Национального правительства являлось не слишком хорошим предзнаменованием для молодого человека без средств к существованию. Пожалуй, Университетский колледж можно было бы убедить восстановить меня на прежней работе, но когда кандидатуру человека дважды отвергают, то это вряд ли сильная рекомендация для акта милосердия.

Именно тогда я пожертвовал Шериффом. У него не было никаких надежд с того момента, как я перестал пользоваться влиянием; был другой кандидат, которому я симпатизировал; поддержка Константина, когда он откажется от Шериффа, могла обеспечить ему избрание. Но, вероятно, я должен был бы сделать это в любом случае, чтобы умилостивить комитет, — это один из поступков, которых я стыжусь до сих пор. Константин на моем месте самоотверженно сражался бы до конца, не понимая, что это бесполезно, и вряд ли осознавая, что причиняет этим вред только самому себе. С другой стороны, я знал, как каждый из них будет голосовать и как Притт использует имя Шериффа в качестве угрозы для того, кто выдвигает его кандидатуру. Отдавая себе отчет во всем этом, я поставил их в известность, что будет лучше, если претензии Шериффа не будут рассматриваться.

Остин и Десмонд были довольны, а Притт после того, как я снял кандидатуру Шериффа, вел себя уже не так враждебно. Это выглядело как явное «прошу прощения» — извинение за все безрассудные и самонадеянные выходки моей юности. Они приняли его с явным удовлетворением. Они чувствовали, что я смирился; как всегда, приличия в итоге побеждали.

На следующем заседании комитета они избрали меня заместителем директора. Тремлин решительно выступил за меня, как рассказал мне Константин, никто из них и не думал подбирать других кандидатов, хотя Притт отказался принимать участие в голосовании. Я успокоился, я мог жить так же, как жил до сих пор, я был обеспечен материально и получил передышку. Но теперь, когда я добился этого, это казалось мне жалкой игрушкой по сравнению с тем, что я потерял.

Константин был чрезвычайно доволен:

— Вы будете здесь, и это очень важно, — говорил он. — Теперь мы можем двигаться дальше. Так, как будто все прошло великолепно.

2

Я принялся за осуществление планов, которые я выработал на морском побережье. Впереди у меня было по крайней мере три года работы; к этому времени я восстановлю свое положение, к этому моменту я буду готов оставить науку. Теперь, когда я вернулся, я еще сильнее хотел уйти из науки только после того, как вновь добьюсь успеха; если я уйду сразу же после поражения, в душе у меня навсегда останется неуверенность. Я не решусь высказаться отрицательно об ученом из страха, что во мне говорит просто ревность. Мне пришло в голову, что это может завести слишком далеко, если мы, стремясь выдвинуться на каком-либо поприще, должны всякий раз доказывать отсутствие у нас ревности, — придется потратить очень много лет, пока станешь архиепископом. Я взялся за дело. Под моим началом в институте было два студента, и уже поздней осенью мы все напряженно работали. Тремлин предоставил мне полную свободу действий и обращался ко мне за советом или новыми идеями с застенчивой деликатностью. Он всячески старался облегчить неловкость моего положения, и я был благодарен ему. Теперь он вознагражден за это своею славой — а она вскоре стала довольно значительной, — институт в известной мере был обязан моей деятельности в течение этих лет.

Углубившись в работу, которую надо было делать и от которой я не получал радости, я вел весьма замкнутую жизнь. Настроение у меня было примерно такое же, как после ухода Одри. Я яростно работал, кое-какие мысли приносили успех, но воодушевления не было. В лучшем случае я испытывал мрачное удовлетворение. Еще один шаг на пути к цели. Вот и все. Даже идеи Константина иногда мне надоедали, но в течение двух лет я упорно трудился, и, судя по результатам, с успехом.

В этот-то период моей жизни я опять влюбился. Это произошло постепенно, не так, как быстрый всплеск моей первой любви, но я и сейчас мог бы вспомнить, как я в первый раз увидел Рут, даже если бы никогда больше не встретился с ней. Константин в то время был чрезвычайно занят собиранием групп левой интеллигенции для всевозможных коллективных выражений протеста против готовящейся войны. Однажды вечером он потащил меня на какую-то квартиру в Блумсбери, там собралось около тридцати человек, часть из которых я знал лично и многих по именам; нам предстояло обсудить вопрос о создании антивоенного движения. Несколько ораторов с умом и знанием дела говорили о последствиях грядущей европейской войны. Другие объясняли, почему она должна вспыхнуть. Константин рассказал, как национальные правительства субсидируют науку для того, чтобы контролировать ее ради использования в военных целях.

Неожиданно раздался ясный и мягкий голос, спросивший:

— Но какой же толк от всего этого?

Я подавил смех и обернулся, чтобы посмотреть, кто задал этот вопрос. Я увидел четко очерченный профиль с чуть неправильным и немного приплюснутым носом; у девушки были темные, аккуратно уложенные волосы, и, насколько я мог судить, она была хорошо одета.

— Какой толк от наших разговоров? — продолжала она. — Мы все это знаем, и все мы, я полагаю, за мир. Почему бы нам не установить раз и навсегда, что война ужасна и не двинуться дальше?

В ее голосе был намек на смешинку, но она была серьезна.

— Что вы все собираетесь делать? Большинство из вас пользуются известностью. Когда война обрушится на нас, что вы собираетесь делать, кроме как терзать себя?

Константин ответил ей, улыбаясь с веселой покорностью:

— Все это и является целью данного движения — решить, что надо делать, и перейти к действиям. Мы должны помочь. Мы…

— Если так, то мы не должны начинать это дело, как студенческий дискуссионный клуб, — прервала она его. — Как дети. В этом наше несчастье. Мы дети. Умные дети. И мы не сможем управлять событиями, пока мы не повзрослеем…

Она сразу заинтересовала меня: и особенно внимательно я слушал ее последние слова. Мне почудился в них скрытый смысл, внушенный ей жизненным опытом, как я решил. Возможно, она сама об этом не догадывалась. Мне захотелось узнать это.

Я встречал ее несколько раз в течение последующих месяцев. Мы обнаружили кое-каких общих знакомых, и я узнал кое-что о ней. Ее звали Рут Элтон, она была на два или три года моложе меня, у нее была масса денег, и она тратила свое время на организацию довольно странной библиотеки для интеллигенции с выдачей книг на дом.

— Я должна что-то делать, — сказала она мне. — Потом я займусь чем-нибудь получше — когда я овладею секретом добиваться успеха.