Кто ищет... - Аграновский Валерий Абрамович

Вот как выглядит картина побегов по временам года. Общее количество «бегунов» довольно равномерно распределяется по месяцам, давая преимущество только трем из них. Каким? Догадливый читатель, как и я когда-то, конечно, решит, что речь идет о летнем периоде, наиболее удобном для путешествий, — и ошибется. На самом деле, как показало исследование советского социолога Мидлера, подростки покидают родные дома преимущественно осенью, потому что в начале учебного года происходит развязка долго длящихся семейных или школьных конфликтов и, хочешь не хочешь, а надо решать: идти ли учиться, идти ли работать, бездельничать на глазах у всех или «смываться, пока не поздно, а там видно будет». Во всяком случае, непогода никогда не останавливала детей, если домашняя ситуация становилась для них невыносимой: они уходили и в дождь, и в жару, и в трескучий мороз, эти вынужденные «романтики-путешественники».

Андрей ударился в первый побег явно из-за родителей, я это прекрасно знал по всей «семейной раскладке», но получить от него четкое подтверждение не мог. «Да просто мне захотелось! — говорит он. — Может, мне скучно стало!» По приведенной классификации его причины попали бы в число «неустановленных», и Андрей был бы отнесен к «романтикам». Стало быть, истинные причины остались нетронутыми, не требующими срочного вмешательства соответствующих лиц и организаций, и продолжали бы действовать — вот что меня в этой «неустановленности» больше всего трогает, вот почему я к ней «прицепился». Андрей пять раз бегал из дома, а впервые ушел в середине сентября, две недели проучившись в школе и заработав от Романа Сергеевича бессмысленную порку за небрежное написание буквы «а». Но за «а» следует «б», и «в», и «г», и «д» — тридцать три буквы в алфавите! Какую богатую перспективу мог нарисовать Андрей в своем воображении, зная отцовский характер и холодно-жесткую атмосферу в семье, — ему же было не восемнадцать, а всего только восемь лет!

Он не кричал, не грозил побегом, не плакал, а ушел на очередной «промежуточный финиш» спокойно, без взрыва, с двумя рублями предварительно накопленных денег. Ушел он куда глаза глядят, а глаза Андрея, как у большинства бегущих мальчишек, глядели на парки, подъезды и вокзалы.

Логика дальнейших поступков Андрея была простой, как таблица умножения. Вечером второго дня, захотев есть и уже не имея за душой ни копейки, он сел в троллейбус «без кондуктора», присмотрел наиболее спокойную по внешнему виду женщину, вот-вот готовую опустить монету в кассу, и вежливо «попробовал»: «Тетенька, не опускайте, я жду сдачу!» Тетенька немедленно вручила ему пять копеек, и через два часа, сменив несколько маршрутов, Андрей получил возможность поужинать в вокзальном буфете. Он купил стакан горячего кофе со сгущенкой, бутерброд с колбасой, маковую булочку и пачку сигарет «Лайка», хотя не курил, зато тонко чувствовал необходимость этой покупки.

Откровенно говоря, троллейбусный заработок не вдохновил нашего героя из-за утомительности и небольшого дохода, и потому он решил впредь от него отказаться. Тем более что к этому времени Андрей познакомился на вокзале с двумя братьями-близнецами, своими одногодками, которые, хотя и не были в бегах, основное время проводили не дома и не в школе. Какова их семейная ситуация, Андрея совершенно не интересовало, а сами близнецы тоже ничего не спрашивали и не рассказывали и даже не назвали своих имен: мол, все равно перепутает. Знакомству помогли сигареты «Лайка»: Андрей угостил ребят, научил их пускать дым кольцами, как это делал Роман Сергеевич, при этом сам научился, их всех троих чуть не вырвало. В благодарность за «Лайку» близнецы взяли Андрея с собой «на работу». Тут уже заработок был много больше троллейбусного, потому что дело было коммерческое: они выпрашивали у иностранцев или выменивали у них на значки жевательные резинки, уезжали с «товаром» подальше от вокзала, перепродавали местным мальчишкам, а на прибыль «кутили», покупая мороженое, конфеты и газированную воду.

На третий день после знакомства Андрей оставил близнецов, масштаб работы которых показался ему мелким, и стал действовать самостоятельно. Прежде всего он сделал оптовую закупку значков, сразу на два рубля, и целый день гонял по перрону, пока не наменял резинок с таким расчетом, чтобы прибыль была не меньше десятки. Но тут Андрея неожиданно подстерегла «борода», как сказал он мне на чистом жаргоне, имея в виду «неудачу»: близнецы поймали его, отобрали весь «товар», не заплатив, естественно, ни копейки, и еще набили физиономию, чтобы не конкурировал, они сказали: «не вякал и не встревал». Коммерция была, таким образом, делом небезопасным, и Андрей отказался от нее, тем более что покупка и перепродажа требовали «очень много возни», — так он выразился, рассказывая мне свою одиссею, и я запомнил эту фразу, потому что без возни можно получить прибыль только одним способом, называемым «международным».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

И вот на шестой день после побега, поздно вечером, Андрей почувствовал наконец в себе силы, достаточные и для этого «международного» способа, что логически вытекало из предыдущего. Поискав и найдя в глухом переулке стационарную палатку мороженщицы, он разбил стекло, — как мне просто писать об этом и как легко прочитываются эти строки вами, уважаемый читатель, но при каком страшном моменте в жизни нашего героя мы с вами присутствуем! — влез внутрь и увидел картонную коробку с двадцатью пачками халвы. Больше в палатке ничего не было, но на всякий случай Андрей внимательно осмотрел помещение, зажигая спички, и за щитком с электропробками обнаружил бумажный треугольник. В нем оказались пятнадцать рублей и записка, немудреное содержание которой Андрей помнит до сих пор: «Юля, передай Тамаре мой долг».

Рубикон был перейден. С точки зрения «маститых» воров, самая трудная — первая кража, после которой остальные идут «как по маслу». Не каждому дано на эту первую решиться, и меня не просто удивляет, а потрясает то обстоятельство, что Андрей, если судить по его рассказу, с такой легкостью и бездумностью пошел на кражу со взломом, — хотя по малолетству он уголовной ответственности не подлежал, — приобретая в результате вовсе не пятнадцать рублей и не халву, а новое качество, как если бы из здорового человека превращался в хронически больного. Впрочем, я, конечно, наивен, но мне так жаль парня, что я позволяю себе на мгновение забыть о его психологическом состоянии, полностью подготовленном для того, чтобы преодолеть и этот «промежуточный финиш».

— Страшно было? — спросил я с некоторым опозданием, поскольку со дня той кражи минуло восемь лет.

— Это когда я застеклил? — сказал Андрей, почему-то уверенный в том, что я говорю на жаргоне и мне без перевода понятно, что «застеклить» — значит разбить стекло. — Дак ведь ночь была, вокруг одни тени!

— А если бы сторож?

— Не, «балду» к таким объектам не ставят.

— Но палатка могла быть на сигнале?

— Вы что! Блокатор дороже стоит, чем весь товар! Государству невыгодно, понимаете?

— Но это ты сейчас такой грамотный, а тогда?

— Поджилки, конечно, немного того — тряслись.

Вернулся он домой сам, своими ногами. Родители успели поднять тревогу, и городская милиция на второй день после побега имела данные об Андрее Малахове. Но он всего этого не знал, а пришел потому, что «надоело». Волнуются дома, не волнуются, его совершенно не трогало, и только однажды он мельком подумал о бабушке Анне Егоровне, когда засыпал на жесткой вокзальной скамье. Особенно ругать его дома не стали, отец дал «подщечину», как выразился Андрей, а мать сразу занялась стиркой и чисткой его одежды. О своих приключениях он, конечно, никому ничего не сказал, но две пачки халвы, оставшиеся несъеденными, не выбросил, а по-хозяйски принес домой. Потом я спросил у Зинаиды Ильиничны, почему она не поинтересовалась, откуда у сына халва. «Мне в голову не пришло, — откровенно сказала Малахова. — Принес, ну и принес, слава богу, сам пришел. Я ж не знала в ту пору, что он ворует, а дома Андрей никогда «такого» не позволял».