Двуглавый российский орел на Балканах. 1683–1914 - Владилен Николаевич Виноградов

от договоренности, взвалив всю вину на него.

Отказа не последовало – мир в создавшихся условиях был благом для России, но и заслуженных лавров полководец не дождался. Еще 4 (16) апреля был заготовлен рескрипт о передаче им командования адмиралу П. В. Чичагову. Он существует в двух вариантах: один – совсем сухой, на случай, если к приезду адмирала мир не будет подписан; во втором, как бы спохватившись, царь обещал старому полководцу «награждение за все знаменитые заслуги, кои Вы оказали мне и отечеству»[371]. Что ж, Михаила Ларионович сделал свое дело. Так казалось. А через три месяца, и вновь по призыву царя, Кутузов выехал из своей деревни к отступавшей армии, занятой гигантской схваткой с полчищами Наполеона, – навстречу битвам, славе, смерти и бессмертию.

Чичагов по прибытии к войскам попытался осуществить царское указание о союзе с Портой. Возник план Адриатической экспедиции, удара по южному флангу наполеоновских владений и создания на освобожденной территории «славянского царства», ядром которого надлежало стать Сербии[372]. По мысли стратегов из царского окружения и самого Чичагова, Высокая Порта, ради дружбы с Россией, должна была сама себе рыть яму. Столь же призрачной была идея о привлечении к экспедиции Великобритании, та не собиралась укреплять на Балканах позиции России.

Замысел открытия второго фронта в Далмации лопнул, как мыльный пузырь. Адмирал с армией двинулся в Центральную Россию, но не поспел к реке Березине, месту переправы отступающих войск Наполеона, что позволило спастись их остаткам.

* * *

Минувшее шестилетие, 1806–1812 годы, не прошло бесследно для балканских народов, в первую очередь тех, на землях которых шли сражения, – сербов, молдаван и валахов. Блеснула надежда на их освобождение. Она оказалась неосуществимой, но произошли серьезные подвижки на пути к цели. Уже в апреле 1807 года вожди сербских повстанцев обратились к Александру I с просьбой прислать им оружие, боеприпасы, деньги, нескольких офицеров и «особу, которая председательствовала бы в их советах и наставила бы их, как образовать сербское правительство». Так в военное лихолетье началось строительство национальной государственности. Запросы были удовлетворены, включая отправку к ним «особы» в лице действительного статского советника К. К. Родофиникина. Из их лагеря поступали новые просьбы, в том числе устроить «по правам народа» конституцию (каковой Россия не обладала), и особо оговаривалось, чтобы в Сербии не было «помещиков, которые со временем могли бы народ поработить». Западные идеологические веяния проникали в сербское захолустье. Руководители восстания во главе с Георгием Петровичем Черным, вошедшим в историю под именем Карагеоргия, замахнулись на независимость, что, по мнению российской стороны, выходило за пределы достижимого, особенно в свете переговоров, завязавшихся с Портою после Тильзита. В 1808 году происходили лишь отдельные стычки повстанцев с турками. К. К. Родофиникин составил проект конституции, предусматривавший разделение властей: законодательная возлагалась на правительствующий сенат, исполнительную осуществлял единолично Карагеоргий, провозгласивший себя наследственным верховным предводителем сербского народа.

1809 год ознаменовался возобновлением военных действий, для повстанцев неудачных. Не мог похвастаться победами и генерал A. A. Прозоровский, не решавшийся перенести операции за Дунай. Сербы пытались завязать контакты с Веной, но австрийцам, занятым войной с Наполеоном, завершившейся их разгромом, было не до них. При поддержке русских отрядов повстанцам удалось переломить ход военных действий и перейти в наступление. Очередная их депутация просила в Петербурге поддержки в «утверждении независимости сербской». Но судьба страны в конечном счете определялась большой политикой. Пятому и последнему командующему Дунайской армией, М. И. Кутузову, царь предписал «обеспечить жребий сербский сколь можно согласно с желанием сербской нации»[373].

Соответствующая статья Бухарестского договора обязывала Порту предоставить сербам «те самые выгоды, коими пользуются подданные ее островов архипелажских». Стамбул со статьей не считался, тем более что на островах хозяйничали французы, а после свержения Наполеона они стали владением британским и никаких привилегий от Высокой Порты не получали. Сербы со статьей не согласились. В середине июня 1813 года восстание вспыхнуло вновь. Заручиться содействием ни со стороны Австрии, ни со стороны России повстанцам не удалось, Петербург не мог пойти на нарушение только что подписанного и крайне необходимого ему трактата в условиях трудного и кровопролитного освободительного похода и ожесточенных боев в центре Европы. Желание покоя, как тогда именовали мир, охватило общественность. Сербов ожидала расправа карателей, которая унесла жизни 100 тысяч человек, или трети населения Белградского пашалыка.

* * *

Война с Турцией началась с занятия российскими войсками Молдавии и Валахии, население встретило вступившую в их пределы православную армию приветливо: «Лучшего расположения умов желать нельзя», – докладывал генералу И. И. Михельсону статский советник Соколов[374].

Содержание Дунайской армии в значительной степени (но не полностью) легло на плечи жителей, частично необходимое ей продовольствие подвозилось из Подолии и Херсона, не говоря уже о вооружении и боеприпасах, поставляемых из России[375]. А тут еще традиционный беспорядок, царивший в делах, и вошедшие в плоть и кровь администрации злоупотребления. Молдаване жаловались ИИ Михельсону на лихоимство князя К. Ипсиланти, собравшего, по их заверениям, налогов и поборов на 1,5 миллиона лей больше положенного. Генерал не сумел разобраться, справедливы ли обвинения, но полагал, что «оный счет значительно увеличен». Куда девались деньги – осталось неизвестно, ибо молдавский диван опустил руки, «не нашел в казне ничего налицо» и «затруднялся в изворотах». Бояре горько жаловались на Ипсиланти, который под предлогом снабжения армии ввел «совсем несходственные меры», в результате чего «все тягости понесли бедные жители»[376].

Создается впечатление, что командование Дунайской армией запуталось в круговерти доносов и интриг и оказалось не в состоянии разобраться, кто прав, а кто виноват (да и существовали ли правые?). Властолюбивый К. Ипсиланти явно метил в наследственные владыки и даже организовал в бухарестской митрополии церемонию присяги ему со стороны высшего духовенства, бояр и торговцев (что не помешало им продолжать «кампанию жалоб»). Михельсон докладывал, что тень недовольства самоуправством князя может пасть на Россию и «по возникающему ныне негодованию подвергнуть может крайнему беспокойству страну»[377]. Все это вызывало в Петербурге подозрение и тревогу, и честолюбец покинул берега Дуная и вместе с семьей переселиться в Россию. Управление княжествами было поставлено под российский контроль. Сенатор С. Кушников и бывший киевский губернатор В. Красно-Милашевич, как председатели молдавского и валашского диванов, пытались бороться со злоупотреблениями, но взамен изобличенных и наказанных казнокрадов приходили новые. Армия снабжалась из Подолии, Херсона и самих княжеств, платежи производились квитанциями, подлежавшими обмену на деньги, причем через посредников, к рукам которых немало прилипало. Чиновники, присылаемые из России, были под стать местным, и диваны жаловались на их лихоимство[378]. Эпизодически происходили выступления крестьян против тяжести