В саду памяти - Иоанна Ольчак-Роникер

Рысь Быховский весной 1939 года сдал экзамены на аттестат зрелости в гимназии имени Стефана Батория. Вместе с Кшисем Бачиньским они зубрили ненавистную математику, а после экзаменов дурачились. Кшись вальсировал с Рысем вдоль всей Мысьливецкой улицы — он был пониже ростом и танцевал за даму. Рысь на руках прошелся возле Национального музея. Летом он приехал к нам в Сколимов, где мы вместе с Робертом проводили последние летние каникулы. Сохранилась фотография, на которой мы сидим все трое на деревянных ступеньках перед домом.

Павелек Бейлин

Павелек Бейлин — темный, курчавый тринадцатилетний мальчик с карими глазами был с невероятным чувством юмора и способностью к смешным розыгрышам. Я никогда не могла сообразить, когда он говорит всерьез, а когда подшучивает надо мной и своими слушателями. Меня всегда восхищало в Павелеке его умение гротесково схватить отдельные стороны действительности и сюрреалистически изображать всякие истории. Сегодня я задаю себе вопрос, не приспосабливался ли он так — с помощью подобных шуточек — к своей судьбе, столь запутанной с самого детства? Конечно, его не могло не мучить, что вместо родителей у него дедушка с бабушкой да две тетки. Как и злобные выходки приятелей, комментировавших странную ситуацию. Будущий философ и профессор нескольких художественных вузов, обожаемый не одним послевоенным поколением студентов, уже в детстве обезоруживал всех интеллигентностью, обаянием и остроумием.

В журнале «Магазин Газеты Выборчей» от 21 ноября 1999 года Анджей Северин[73], рассказывая о событиях, происходивших в Марте 1968 года, вспоминал как тогдашний «красный» ректор Театральной школы призывал студентов к спокойствию. И поучал: «Не теряйте головы!» «И тогда поднялся наш всеми любимый преподаватель философии профессор Павел Бейлин. — Да, да. Нельзя терять голову. Но и лица терять тоже нельзя!»

Больше всего времени я проводила с Робертом. Его родители Марта и Юзеф Осносы много работали. Юзеф — в элетротехнической фирме «Колорыт», Марта — на фармакологическом предприятии «Магистр Клаве». И времени для единственного чада у них не оставалось. Мальчик, достаточно сильно ощущавший свое одиночество, очень любил свою бабушку Гизеллу (сестру моей бабушки), которая души в нем не чаяла. Она умерла в 1937 году, ему было шесть лет. Недавно он мне признался, что в его жизни это был, пожалуй, последний раз, когда он плакал.

Но в целом в моих воспоминаниях, связанных с Робертом, гораздо больше веселого. Подбитые беззаботным детским смехом, они неотделимы от сладкой, бьющей в нос яркой пенки, поднимавшейся над стаканом содовой воды с соком. Ее нам иногда покупали наши няни в Лазенках. Мы проводили вместе много времени. Носились до последнего изнеможения по лазенковским аллеям. Ездили на подваршавские дачи. На снимках тех лет мы точно брат и сестра.

Однажды нас привели в цирк. Потрясенная, я во все глаза смотрела на немыслимое для моего разумения чудо. Цирковая арена стала наполняться настоящей водой, поднимавшейся почти до пола ложи-бенуар, где мы сидели. Погас свет. На синем небе появился золотой месяц. И звезды. По воде поплыли гондолы, освещенные фонарями. Это довоенное феерическое представление, как мне стало теперь известно, проходило в цирке братьев Станявских, в большущем здании, построенном в виде амфитеатра на улице Ордынацкой, прямо около нашего дома. Дом был разбомблен до основания 13 сентября 1939 года.

В июне 1999 года в Нью-Йорке на балете «Сон в летнюю ночь», куда меня пригласил Роберт, я не без удивления следила за виртуальной реальностью Атенского Леса, наколдованной с помощью компьютеров и лазеров. В ней, как воздушные духи, легко двигались потрясающе точные танцоры. Именно тогда я вспомнила, что когда-то вот так же мы сидели с ним рядом, в темноте, окруженные сказочным светом. И хотя тогдашняя «Венецианская ночь» в Варшаве в сравнении со всем тем, что я видела здесь, была чем-то очень наивным и старомодным, меня охватило прустовское чувство счастья, пришедшего к нам издалека — из нашего общего детства.

Каталог издательства Мортковича за 1939 год предлагал следующие новинки: стихи Яна Каспровича, Леопольда Стаффа, Казимира Вежиньского, Юлиана Тувима, Болеслава Лесьмяна, Марии Павликовской-Ясножевской. Сочинения зарубежной литературы: «Дон Кихот» Сервантеса, «Красная лилия» Франса, «Пастбище на Дерборенце» Чарльза Ф. Рамуза. Из польской литературы — рассказы и публицистика Марии Домбровской, «Огненные столбы» Поли Гоявичиньской. И еще «Римская империя» Тадеуша Зелиньского. Три тома репродукций: «Итальянская живопись», «Итальянская скульптура» и «Польские танцы» Зофьи Стрыеньской. Для детей: «Упрямец» Я. Корчака, «Опера доктора Дулитла» и «Почта доктора Дулитла» Хью Лофтинга в переводе бабушки. Неплохо. А ведь привожу далеко не все названия.

За перечислением новинок на обороте было факсимильное письмо Юзефа Пилсудского. Тут же приведено и письмо от ноября 1937 года, в котором Управление польской секции на Международной выставке в Париже сообщает, что решением Международного жюри издательству присваивается Гран При за художественное оформление книг.

В сентябре 1939 года исполнилось восемь лет со дня смерти Мортковича. Бабушка и мама с заданием справились: им было чем гордиться. Не знаю, насколько справедливо поделили они свои обязанности. Бабушка взяла на себя все, что было связано с предпринимательством в духовной сфере: быть вдохновительницей, стоять у истоков замыслов, вести беседы с авторами, заниматься перепиской, презентациями. Книжному делу она так и не научилась. Проблемами торговли не занималась. Вся черная работа легла на маму. Возня и хлопоты материального характера, переговоры с кредиторами, типографские работы и ответственность за полиграфический уровень издательства. Как и за быт в фирме и дома.

1 августа 1939 года стояла прекрасная солнечная погода. Мама вышла из банка, где только что выплатила последнюю часть долга фирмы, и направилась в «Земяньскую» выпить чашечку кофе. Может, даже перед этим купила себе новую шляпу. Она заслужила награду. Все задолженности погашены. На счету лежало тридцать тысяч злотых, предназначенных на осень. Впервые после смерти отца она почувствовала себя свободной. Ей почти тридцать шесть. Позади неудачный брак. Впереди — будущее, в котором она ошибочно полагала, что сможет наконец заняться собой. Через месяц началась война.

Письмо Комиссариата Польской секции на Всемирной выставке в Париже с уведомлением о присуждении издательству Мортковича GRAND PRIX за художественное оформление книги. 1938 г.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});