Том 5. Рассказы и пьесы 1914-1915 - Леонид Андреев

Нечаев. Решил?

Всеволод. То не потому, что я влюблен, — что мне до этой женской, земной, человеческой маленькой любви, которая никогда не ответит мне: зачем я живу! Другие видят, а я смысла в жизни не вижу, Корней! Для всех весна, а у меня весной такая невыносимая, острая, мучительная тоска — зачем все это, когда я умру, сдохну, как последняя собака, умру, как скоро умрет мой отец! Для всех цветы — а для меня это цветы на чьем-то гробу! Сейчас весь город радуется, молится, в весенней тишине ждет какого-то благостного откровения, а для меня… Зачем? Зачем все это? И неужели ты думаешь, что для меня может что-нибудь значить любовь Зои, твоя измена? Только немного больше тоски, лишняя бессмысленная слеза — и больше ничего.

Нечаев. Прости! Прости меня, Сева! Я не знал, что тебе так больно, что ты так мрачен, друг мой!

Всеволод. А откуда же тебе знать? Странно! Когда твой друг в одиночестве грызет себе пальцы от смертной тоски — ты гуляешь в саду с какой-то девчонкой! Миленькая жизнь, в которой такие друзья! Когда-то ты говорил, клялся, что всюду, в жизнь и в смерть, мы пойдем вместе, что ты никогда не оставишь меня одного, — а теперь ты гуляешь по саду? Хорошо там было, Корней? — Одна душа!..

Нечаев. Какой я подлец!

Всеволод. По крайней мере, вы могли бы подождать, пока я покончу с собой.

Нечаев. Всеволод!

Всеволод. Что?

Нечаев. Ты меня презираешь?

Молчание.

Может быть, мне уйти, Всеволод?

Всеволод. Зачем же. Посиди. Сегодня у нас будет Зоя Николаевна.

Нечаев, уже взявший фуражку, кладет ее и решительно садится на место.

Нечаев. Хорошо, я останусь.

Продолжительное молчание. Входит Мацнев, не сразу замечает сидящих.

Всеволод. Папа!

Мацнев. Фу-ты: сидят и молчат. Что это вы, ребята? Отчего свету не зажжешь, Сева?

Всеволод. Нам и так хорошо. Зажечь?

Мацнев. А вам хорошо, так я и не жалуюсь. (Подходит к окну.) Какой теплый вечер, завтра все выставим. Корней Иваныч, приходите-ка завтра утречком рамы выставлять, мы без армии не обойдемся.

Нечаев. С удовольствием, Николай Андреич. Приложу все силы.

Мацнев. Сейчас и со свечками пойдут. А заря-то еще горит, как поздно солнце заходит! Всеволод, это ты на правой дорожке яблони окопал или Петр?

Всеволод. Я. А что?

Мацнев. Ничего, хорошо.

Нечаев. Николай Андреич, мне Всеволод говорил, что у вас есть хорошая зрительная труба, можно как-нибудь посмотреть?

Мацнев. Когда угодно, хоть завтра. От нас весь вокзал как на ладони. Мамонтовская роща видна… Смотри, Сева, — вон и первая свечечка показалась!

Всеволод (выглядывая в окно). Быстро идет. Ветру нет, не гаснет.

Мацнев. Тишина. — Попоете сегодня, Корней Иваныч? Мать будет ругаться, но мы ее обработаем. Сегодня и Зоя ваша будет. Как это, кажется, у Пушкина: «Зоя, милая девушка — ручка белая, ножка стройная…» Соврал, кажется. Так споете?

Нечаев. С наслаждением, Николай Андреич.

Всеволод (спокойно). Он новую песню знает: «На заре туманной юности всей душой любил я милую…» Как дальше?

Мацнев. Какая же это новая, и я ее знаю. Старая.

Нечаев. Про меня, Николай Андреич, товарищи в полку говорят: гитарист и обольститель деревенских дур, он же тайный похититель петухов и кур…

Мацнев. Сильно сказано. Господа, а ведь это Васька — он! (Кричит в окно, не получая ответа.) Васька! — Всех опередил. Сейчас, значит, и наши будут, чайку попьем. Посмотрите-ка, вон их сколько показалось, как река плывет!

Нечаев (заглядывая в окно). Как красиво, Боже мой! Людей не видно, словно одни огоньки душ!

Мацнев. Правильно.

На пороге показывается с горящей свечой Вася; свеча обернута бумажкой, и весь свет падает на счастливо нелепое Васькино лицо.

Вася. Папа!

Мацнев. Ну?

Вася. Папа! Я…

Медленно, не сводя глаз со свечи, подвигается к отцу.

Папа! Донес! Первый! Мне ребята фонарь разорвали, а я бумажку сделал. Донес! Только дорогой два раза от старушки зажигал. Смотри!

Далекий гул церковного благовеста.

Второе действие

Конец мая. Полная луна.

Темный профиль невысокой железнодорожной насыпи; самое полотно и даль позади его залиты немерцающим ровным светом месяца. Две высокие березы по эту сторону; стволы их слабо белеют в тени насыпи, а кроны, пронизанные светом, кажутся прозрачными и воздушными. Пешеходная тропинка, идущая внизу вдоль насыпи, в этом месте наискось подымается на полотно. По тропинке — гуськом и по двое — идет гуляющая молодежь: здесь Мацневы, брат и сестра, Зоя, Нечаев, статистик Василий Васильевич, молчаливый, худой человек. Развязный студент в кителе; второй студент Котельников, бородатый, в штатском. Гимназист Коренев, Миша, двоюродный брат Мацневых, и его товарищ семиклассник. Две окончившие гимназистки: хорошенькая Катя и Столярова.

У подъема наверх некоторая заминка; поднявшись — темными силуэтами четко и резко вырисовываются на фоне озаренной светлеющей дали и скрываются налево. Смешанный, негромкий гул голосов; изредка смех. Кто-то впереди на ходу тренькает на гитаре. Поблескивают пуговицы студенческих кителей, погоны Нечаева.

Мацнев и Нечаев, несколько отделившись, идут сзади других последними.

Студент. Господа, наверх! Здесь нет проходу. Наверх!

Голоса. Почему?

— Наверх, говорят, надо верхом идти

— Котельников, где вы?

На минуту сбиваются в кучу.

Котельников (спокойным басом). Здесь, господа, наверх!

Гимназист. Скоро мост, вон уже семафор!

Катя. Голубчики мои, да тут ноженьки все переломаешь! Вот вели-вели, да и завели. Столярова, карабкайся!

Голоса. А сторож?

— Можно идти, я всегда хожу!

— Да нельзя же низом, тут мост, вам говорят!

Коренев. Надя, Зоя Николаевна, что же вы? Внизу нельзя!

Некоторые уже поднялись, другие поднимаются. Тот, что с гитарой, впереди.

Катя (с полугоры). Постойте: а поезд пойдет? Я боюсь!

Коренев. Да честное же слово, ничего! Здесь настоящая дорожка.

Гимназист. Идемте же! Ну, что стали!

Котельников. Вон Василь Василич вперед уже удрал! (Кричит.) Василь Василич!

Василь Василич (не останавливаясь и не переставая тренькать). Здесь, иду.

Гимназист (наверху, скверно поет). «Тебя я, вольный сын эфира, возьму в надзвездные края — и будешь там царицей ми-и-ир…» (обрывается).

Котельников (спокойным басом). «Подруга вечная моя». — Я пошел!

Все поднялись на насыпь.

Надя. Миша, как ты скверно поешь, тебе не совестно?

Коренев (хохочет). Это Скворцов загнул!

Надя. Ну, так извините. Зоечка, я возьму тебя за руку.

Зоя. Бери. А где же Нечаев?

Студент. Они сзади идут. Не ошархнитесь, Зоя Николаевна, тут скользко.

Зоя. Нет, пожалуйста, не держите, я сама.

Голоса (наверху). Конечно, здесь лучше! — Какая красота, матушки мои! — Я давно говорю, пойдемте по полотну! — Превосходная тропинка. — А сторож? — Да брось ты сторожа, вот привязался!

Гимназист (кричит). Василь Василич! Василь Василич!

Постепенно скрываются.

Катя. А я по рельсе пойду! Ох, проклятая!.. Столярова, иди.

Надя. Я тоже. Ой, сразу сорвалась!

Студент. Давайте мне руку.

Надя. Нате.

Катя. Лучше самой и… загадать… сколько пройдешь. Готово! Сверзилась! Это не считается.

Надя. Пустите руку, я также сама! Катя, я иду!

Студент (Зое). А вы не хотите, Зоя Николаевна?

Зоя (печально). Мне не о чем гадать.

Студент (в тон). Отчего вы так грустны, Зоя Николаевна?

Уходят. На освещенной насыпи пусто. Не торопясь, поднимаются Мацнев и Нечаев.

Мацнев. Куда это они?

Нечаев. Дальше мост, Сева, внизу нет дороги.

Мацнев. Ах, да, я знаю. Как тут красиво наверху. Покурим.

Нечаев. Покурим. — Всеволод, тебе хочется с ними идти?

Мацнев. Нет, а тебе?