Демон движения - Грабинский Стефан

Вообще с течением лет все, что имело отношение к внешнему миру, навязчиво напоминая о нем, стало ему противно и ненавистно. Флорек возненавидел сторожевую будку, возненавидел окружающие ее железнодорожные сооружения, возненавидел двойную линию рельсов, ибо они были созданием «тех, снаружи», ибо они пришли сюда оттуда, с «поверхности». Минуты прохода поездов были для него мгновениями величайших страданий. Он не выносил этих шумных, раскатистых лязгающих колес, этих тяжко выдыхавших пар запыхавшихся чудовищ.

Они портили ему подземное настроение, нарушали любимую, застывшую в дремоте вековую тишину. Поэтому прищуривал глаза в те моменты, когда они проезжали его пост, и позволял им пролетать мимо, словно иллюзорным и пагубным призракам сна.

И какое ему дело до этих дурацких поездов? Какое ему дело до тех людей, что выглядывают из окон купе с минами зевак, этих сиюминутных визитеров из чужих, далеких, равнодушных краев? На несколько минут они приносили с собой враждебную и агрессивную атмосферу, протаскивали в священное уединение суматоху дел и начинаний с той стороны, пребывающих в вопиющем противоречии с душой туннеля и его тайнами. И требовалось еще какое-то время,

- 293 -

прежде чем все успокаивалось, прежде чем потревоженные жестоким вторжением залежи тишины и сладкой дремоты снова превращались в ровные, спокойные и сонные слои скальных основ.

Флорек ясно понимал, что на самом деле его функции смотрителя суть извращение важнейшей для него подземной самости, что все, что он здесь делает, есть опровержение его самых святых идеалов; он знал, что служит «тем, сверху», облегчает им сообщение, санкционирует преступное проникновение в тайны Турбача. Он, сторонник скальной инертности, любовник тишины и вечной задумчивости, следил за безопасностью пришельцев и разрушителей блаженного спокойствия, подпирал собственными плечами их святотатство. О, ирония!..

Единственной усладой в часы душевных мучений были долгие одинокие блуждания вдоль туннельных стен. Смотритель знал каждый их выступ, каждую каверну, черточку, разрыв; в глубочайшей темноте ориентировался относительно «уровня», на котором он находился. Ибо стены туннеля под Турбачем не были стесаны ровно под линейку. Распоров внутренности горы на ширину двойной колеи и бросив понизу стальные полосы рельсов, строители оставили его стены практически в естественном состоянии; поэтому там было полно выемок, разломов и выпуклостей, которые то высовывались из цельной скалы к путям, то опять отступали в глубь, в коренные граниты.

Стены местами сочились влагой; потаенная, подпочвенная вода родом из подгорных источников то тут, то там выступала на поверхности стен туннеля и стекала узкими струйками вдоль трещин и щелей. В одном месте, неподалеку от так называемой Кротовой Выпуклости изливался из скальных ребер маленький горный водопадик, воды которого бежали за пределы туннеля в виде чистого как кристалл и холодного как лед потока.

Чудесным был скальный выпот Турбача! Густой, с соленым послевкусием, иногда известковый, он покрывал шершавый профиль внутренностей туннеля сеткой белых паутинок, нитей и бахромы, которые под светом электри¬

- 294 -

ческих ламп переливались всеми цветами радуги. Среди подземной тишины, накрытой огромным, почти двухкилометровым высоким колпаком Турбача, по темнеющим покатым склонам и обросшим мхом плитам с едва слышным журчанием стекали водяные паутинки. Целыми часами вслушивался Флорек в этот шепот воды, в эти ее сонные молитвы, дремоту тяжелых веков. И бывали моменты, когда ему казалось, что он сам и есть та ленивая вода и что сам читает себе эту сонную молитву...

Пока однажды не сделал одно удивительное открытие. Вслушиваясь в тишину, сидел на одном из выступов Кротовой Выпуклости, когда ему вдруг почудилось, что валун, на который он опирался ногами, будто бы зашатался и покачнулся. Заинтересовавшись, соскользнул с верхнего выступа и принялся внимательно осматривать подозрительную опору. Валун действительно шатался в своем основании, как больной зуб, и, подцепленный сильной рукой, повалился набок, явив щель шириной в метр.

Не обращая внимания на абсолютную темноту места, Флорек без колебаний спустился в черное отверстие. Его своеобразные, фосфоресцирующие как у кошки глаза впивались в траурную тьму щели и прокладывали ему путь. Словно змея проскальзывал между каменными стенами, терся о холодные, сырые валуны, словно ящерица двигался и скользил среди скальных теснин.

И тут в глаза ему ударил мягкий, сине-зеленый свет. Щель внезапно расширилась, и обходчик встал посреди обширной, таинственной, облитой светом пещеры. Откуда падал этот приятный зеленоватый свет — неведомо; подземный грот со всех концов имел плотные своды, и нигде нельзя было разглядеть ни одной, хотя бы малейшей щели, ни одного отверстия. Казалось, стены пещеры благодаря особому химическому составу пород излучали необычайный, успокаивающий свет.

В глубине, прямо из материнской гранитной породы вытекал серебристо-зеленый поток, прорезавший выстланную песком середину грота, и вновь пропадал где-то под скалой.

- 295 -

Над этим ручьем, весь залитый тающим зеленоватым светом, в полулежачем положении сидел старец диковинного вида. Был он совершенно голый; лишь длинная молочно-белая борода, доходившая ему почти до колен, укрывала переднюю часть тела.

Особенно странной была голова незнакомца. Сильно вытянутая к макушке черепа и сплющенная по бокам, она не производила впечатления человеческой. На том месте, где следовало находиться ушам, располагались какие-то маленькие, рудиментарные отверстия. Рта не было, ибо то, что его заменяло, нельзя было назвать этим словом; скорее это была широкая, щелеобразная, будто разрезанная беззубая пасть без губ и десен. Руки старца, вследствие необычного каприза природы приросшие к бокам тела, фактически не позволяли ими пользоваться. Свободными у него оставались только кисти с пятью пальцами, скрюченные, как у летучей мыши, с перепонками кожи, смешные, растопыренные, лишенные свободы движений, вечно находящиеся на уровне бедер — скорее плавники, чем руки.

Самой удивительной физической причудой были ноги. Плотно сросшиеся одна с другой, от бедер до самых голеней, они выглядели очень мощными, похожими на хвост рыбы или ящерицы, приспособленными для гребли в жидкой среде...

От шороха шагов старец вздрогнул и повернул к пришельцу свою чудовищную голову. Тут Флорек заметил, что у обитателя пещеры нет глаз; от них осталось лишь слабое, остаточное напоминание в виде двух складок кожи бывших век подо лбом. Диковинное создание не видело его, но слухом ощущало присутствие человека. На его сплюснутом, полузверином лице отразилось выражение испуга, и оно невольно отступило от ручья вглубь грота.

Флорек, желая его успокоить, мягко коснулся плеча старца. По телу пещерника пробежала тревожная дрожь, а из груди вырвались невнятные гортанные звуки. Он был немым.

Чтобы завоевать его доверие, смотритель достал из кармана кусок хлеба с сахаром и сунул ему в пасть. Химерный

- 296 -

старец попробовал его кончиком языка и, издав пару раз звук, похожий на чавканье, покачал головой, отказываясь. Но, видимо, он понял дружеское намерение Флорека, потому что теперь вел себя спокойнее и перестал дрожать всем телом. В какой-то момент его плавник стал искать контакта с гостем. С некоторым отвращением и жалостью Флорек подал ему руку в знак приветствия. Почувствовав в пальцах человеческую руку, обитатель грота снова задрожал. Его бледно-землистое лицо приняло выражение замешательства, неловкости и смущения. Но он не выпускал из руки ладонь Флорека; смотрителю даже казалось, что он словно пытался привлечь его к себе, будто хотел ближе познакомиться с его внешностью, ибо принялся выделывать своими сросшимися ногами-хвостом какие-то тяжелые, неуклюжие движения, которые позволяли ему двигать рукой вдоль тела Флорека. Результат обследования, видимо, сильно его удивил, потому что какое-то время он неподвижно лежал на одном боку и что-то бормотал, сильно взволнованный. Тогда охранник решился на вопрос: