Реальность сердца - Татьяна Апраксина

— Господин герцог… — ворвался в комнату один из владетелей, служивших воину.

— Не тревожь его.

— Но он должен знать!.. — В темных глазах полыхала тревога.

— Скажи мне.

— Храм разрушен! Тот, где была коронация! — не только тревога, но и страх, мелкая дрожь рук, лихорадочно мечущийся взгляд… Трусливый слуга — позор хозяину.

— Давно ли?

— С началом всенощной.

— Иди, — трус не стоил лишних слов и лишнего внимания. Лживые боги откликнулись — иначе и быть не могло. Храм, что они сочли оскверненным, ибо силу истинного Создателя называют скверной, стерт с лица земли. Что теперь? Гневный взгляд узурпаторов, почувствовавших присутствие Творца, шарит по срединному миру, ищет тех, кто осмелился бросить им вызов. Найдет ли? Не пора ли вынуть кинжал из ножен? Проповедник смотрел на вьющихся вокруг свечи мотыльков. С треском сгорали крылышки тех, кто подлетел слишком близко. Белые, желтые, пятнистые крылышки неразумных однодневок, слишком глупых, чтобы понять: пламя убивает. Боль глодала виски, в хребет словно загнали раскаленную проволоку. Тусклые золотистые ореолы окружали каждый предмет в комнате. Золото узурпаторов, и вовсе нет серебра Господа Фреорна… Обыскивал миры Триады жадный, ненавидящий взгляд, шарил по закоулкам душ, пытался отыскать «осквернителя». Острые ядовитые когти рвали сердце, и оно заходилось в бешеной пляске. Чтобы поднять руку, взяться за кувшин и плеснуть в чашку темной пряно пахнущей жидкости, понадобились долгие, тягучие и напитанные болью минуты. Глоток, еще глоток. Капли сбегали по подбородку, плясала в руке кружка, и драгоценная жидкость даром проливалась на стол. Наутро на светлой столешнице останутся черные пятна. Тот, кто переживет эту ночь, сможет досадовать на испорченную вещь. Вниз, в глубину, во тьму и лед, замерзнуть, сжаться комком бездушной плоти, притвориться камнем, ручьем, соринкой, засохшей травинкой… Не быть. Быть — ветром и тенью, ночью и листвой, пустотой, лишенной примет, лишенной себя. Много раз его заставляли проделывать подобное наставники, и еще много раз он сам уходил в ничто, чтобы не утратить навыка. Прикинуться несуществующим, обмануть алчный взгляд разъяренного ложного божка, грозящегося найти, схватить, уничтожить… Сребровица поможет обмануть, но она не даст надежды. На нее уповать воину, ибо другого он не умеет, и если карающая рука настигнет его — так тому и быть, он заплатит за дерзость, но знающий истину ускользнет, если Создатель будет к нему благосклонен. Уйдет рыбой в темный омут, укроется под корнями, затаится на дне — и, может быть, переждет. Боль тащила на поверхность, назад, пред горящие жаждой мести взоры, но он уходил все ниже, ниже, ниже в небытие. К самой грани смерти, к упоенному забытью агонии, туда, где нет уже ничего, кроме радостного предвкушения полета, а страдание переплавляется в шальную, светлую, мерцающую серебром радость. Оттуда так просто не вернуться, соблазнившись свободой и счастьем, — но долг превыше любого соблазна, а о долге перед Господом он не забудет никогда.

Стон надтреснутого колокола, хриплый звон, лишенный ритма — удар, пауза, удар и долгое, нестерпимое ожидание следующего удара: так бьется сердце. Вопит тело, бьется в жажде жизни, молит о глотке воздуха, но слушать его нельзя. Плоть да подчинится разуму! В огне боли сгорали отпущенные ему годы, превращалось в ветошь полотно будущей жизни. Такова была цена невидимости, небытия, надежды соскользнуть с крючка, который впился под ребра и тащил наружу.

Долгие часы золотые пальцы ощупывали срединный мир, пытаясь выловить в темной воде скользкую серебристую рыбку; долгие часы проповедник лежал распластанным на ледяном лезвии, на грани между жизнью и смертью. Он победил. Фальшивые боги отступились.

Поглазеть на руины сбежалась, кажется, вся столица. Городская стража пропустила не всех, но Рене Алларэ не пришлось утруждать себя уговорами и посулами награды. Арест с алларских полков был снят еще седмицу назад, на следующий день после взрыва. Герцог Скоринг, все еще комендант Собры и без пяти минут регент при короле-самозванце, был достаточно благоразумен, чтобы не устраивать в столице баталии. Он временами казался таким благоразумным, этот герцог Скоринг… жаль, что периоды просветления у него наступали все реже и реже. Из всех людей Рене более всего ненавидел безумцев. Их поступки нельзя было предугадать, и даже предположить, что сделает деятельный умалишенный через минуту — не получалось. Седмицу назад господин Скоринг попытался взять власть силой, арестовать две тысячи человек, обезоружить четыре полка городской стражи; сегодня он играл в любезность, обратившись к владетелям Собры с призывом сложить оружие, забыть о взаимных обидах и прийти к миру и согласию на втором заседании Ассамблеи. Король Араон III обещал даровать прощение даже тем дерзким, что осмелились усомниться в его правах на престол — разумеется, после присяги. Церемония приведения глав Старших Родов к присяге была отложена до времен после Ассамблеи. Услышав сие послание, которое с утра читали на каждой площади герольды, Рене едва не прослезился от умиления.

— Нет поводов сомневаться, что храм рухнул по естественным причинам, — рассуждал он вслух. Гильом Аэллас согласно кивал. Окружающие прислушивались. – Возможно, кто-то предположит, что это кара за оскорбление храма… — чем именно, пусть каждый добавит по вкусу. — Я же в этом сомневаюсь. Еще вчера мне показалось…

— Мы были близки к гибели, — серьезно добавил Гильом.

— Друг мой, нам ли бояться ее? Реми сказал, что войну можно начинать лишь через девятину. Когда будет получен ответ тамерского кесаря и огандской королевы, когда можно будет сжать пальцы, твердо зная, что назойливый слепень не выскользнет из кулака. Можно ли ему верить?..

Доверять — несомненно; но вот верить в то, что вчерашнее объяснение правдиво, в то, что брат и герцог раскрыл какую-то часть своих планов? Не сменится ли один высказанный вслух план другим, совершенно иным по сути и смыслу?

Герцог Алларэ не солгал лишь в одном: все они — марионетки, куклы в его игре. Ставка велика: Скора и Брулен, две земли, которые ни в коем случае нельзя потерять. Только вчера Рене понял, почему герцог настрого запретил кому-либо даже приближаться к Скорингу. Гибели Скоринга — хоть на дуэли, хоть от руки наемного убийцы — его вассалы не простят. Все они повязаны прочными узами заговоров и ереси и не спешат бросаться в объятия Тамера лишь потому, что надеются приобрести много большее: Север, Агайрэ, Меру, а, может быть, и Алларэ с Эллоной.

Скоринг — игральная кость в основании башни: вытащи ее, и все рассыплется. Он был безумцем, но не глупцом и сумел прикрыться ровно тем щитом, разбить который герцог Алларэ никогда не решился бы: целостностью Собраны. Но вот на что он сможет рассчитывать, когда его окружат и ударят в спину — не как благородного человека, а как подлую тварь, убийцу короля и собственного отца, самозваного палача и клеветника… Что он будет делать, когда кесарь Тамера ответит отказом, а в западные земли войдет армия, действующая в единении с двумя Орденами?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});