Давай поговорим! Клетка. Собака — враг человека - Михаил Попов

Но противоположная воля выражала себя увереннее и довела дело до задуманного результата.

Так и не сориентировавшийся в чаще чувств Никита стал участником поцелуя. Поцелуй этот, произведенный черноглазой красоткой по всем правилам обольстительской техники, насыщенный вполне доброкачественной страстью, окончательно Никиту отрезвил.

Нет!

Не будет он делать того, что задумал. Не будет он ее любить, несмотря на всю ту ненависть, что она сегодня в нем вызывает.

Есть вещи, через которые переступать нельзя.

Но, поддаваясь искушению дешево скаламбурить, скажем, что мужчина предполагает, а женщина располагает.

Млевшая в утомительном поцелуе дева вдруг превратилась в атакующую фурию: она толкнула в широкую грудь поддавшегося неуместным размышлениям богатыря, и он, подкошенный спинкой кровати, рухнул спиной вперед.

Еще во время падения он сделал знак, что хочет взять слово.

Но ему немедленно заткнули рот горячим и шустрым языком.

Избранница его ненависти, как выяснилось по ходу дела, обладала целым рядом неординарных умений. Она могла одновременно целоваться, хохотать и стонать. Цезарь в своем роде. Она умела одновременно обниматься и раздеваться.

Даже Никите, человеку изрядно тренированному, понадобилось напряжение всех его сил, чтобы разъединить два их тела. На что у него было спрошено недовольным и угрожающим тоном:

— В чем дело?

Никита дал максимально точный ответ.

— Во мне.

— Что с тобой?

Как правило, чтобы честно и полностью ответить на этот вопрос, нужно прожить жизнь, поэтому Никита сказал первое, что чувствовал хотя бы микроскопической частью правды.

— Я устал.

— А я тебя и не заставляю ничего делать.

Это было верно. Никита обнаружил, что он уже по пояс гол и от обрушиваемого на него дыхания на груди образовалась горячая изморось.

Надо было срочно сказать что-то решительное, потому что грудь ненавидимой гостьи тоже вырвалась на свободу, и столкновение их будет подобно сексу.

— А потом я же тебе рассказывал.

— Что ты мне рассказывал? — невнятно и томно шептала черноглазая, продолжая целенаправленное применение ласк.

— Ну помнишь, стройотряд.

— Какой стройотряд?

— Ну, Дальний Восток.

— Какой Дальний Восток?!

— Энцефалитный клещ.

— Клещ?!

Причем, ведя эти переговоры, она, как недобросовестный политик, разрешала своим рукам действовать, захватывая новые и новые плацдармы.

— Я же болел три года.

Слово «болезнь» единственное, которое способно отрезвить человека, ворвавшегося в чужую постель.

— Болел?

— Ты забыла.

Нет, она не забыла, она что-то помнила. И то, что вспоминалось, не выглядело опасным.

— Но ты же просто лежал.

— Три года.

— Это ведь прошло все, да?

— Не все.

Пауза. Тихое борение дыханий. Каких-то мыслей шевеление.

— Что ты хочешь сказать?

— Я уже почти все сказал. Два раза.

— А именно.

— Железа, вот здесь.

— Вот здесь? — спросили прикоснувшиеся губы.

— Ты пойми — железа.

— Я понимаю.

— Они все связаны, она и остальные.

— Так ты хочешь сказать…

— Да. Мне трудно спать с женщиной. Вернее, совсем не могу. А жаль.

— Правда? — в этом слове был такой оттенок, будто спрашивающая вдруг обнаружила, что лежит в одной постели с трупом.

Никита кивнул, но понял, что в темноте и в лежачем положении этого недостаточно, и сказал:

— Правда.

Она продолжала молчать и прижиматься к нему. Дыхание не сделалось менее горячим. Сейчас она успокоится, остынет, встанет, оденется, и они будут друзьями, с надеждой, переходящей в уверенность, думал Никита. Женщины охотно заводят себе приятелей импотентов.

— Значит, импотент?

— Да.

— А это что, а?!

Каким-то одним кинжальным усилием проницательная женщина вскрыла джинсы уклончивого партнера и на свет явилось то, что она имела в виду все дни их знакомства, а сегодня особенно. Явилось оно во всей устрашающей красоте и, безусловно, не поддающейся сомнению мощи.

— Что это, Саша?!

— Я не Саша, — закричал в отчаянье Никита.

— А кто же ты?

— Я подлец.

— Оч-чень может быть, — забормотала полуобманутая, изготавливаясь для решительного рывка. Никита вовремя почувствовал приближение опасности, и когда возмущенная гостья рванулась, чтобы впиться зубами в горло его лучшему другу, он ловко повернулся на левый бок и начал отползать.

— А-а-а! — закричала стоящая на четвереньках она, — я поняла!

— Да ничего ты не поняла, — сокрушенно отвечал все дальше уползавший хозяин кровати.

— Ты голубой!

— Да нет же!

— Тогда почему?! — и она бросилась за ним в погоню и очень скоро догнала, потому что движения беглеца в полуспущенных джинсах были затруднены. Сцепившись в тяжелой схватке на другом конце ложа, странная пара на мгновение застыла, а потом глухо рухнула на пол. И уже там, на полу, Никита, тяжело дыша, сказал:

— Я хотел, честно говорю, хотел тебя трахнуть.

— Так что же тебе мешает? — спрашивала партнерша, возмущенно потрясая свидетельство его мужского достоинства.

— Нельзя, пойми, нельзя!

— Это почему же нельзя? Я согласна!

— Нет! — вскрикнул Никита, окончательно вырываясь из женской руки. Она осталась сидеть ни с чем на полу.

— Так почему же нельзя? — с животной, смертельной обидой в голосе спросила она.

Никита торопливо застегивал джинсы.

— Понимаешь, я тебя люблю.

— Ах вот оно что.

— Но по-настоящему.

— Понимаю, понимаю, — бешено сверкая глазами, кивала сидящая.

— Это не то, что ты думаешь.

— А я ничего не думаю. Пока.

— Я люблю тебя сильнее, чем ты представить себе можешь.

— Даже трахнуть хотел, да?

— Прости меня за это.

— За то, что хотел, или за то, что не стал?

— За все прости.

— Знаешь что?

— Что?!

Она схватила настольную лампу с прикроватной тумбочки и изо всех сил швырнула в него. Попала. Но руки Никиты, свободные от возни с джинсами, лампу поймали, причем таким образом, что она оказалась совершенно невредимой.

— Ты мне правда нравишься. И как женщина. Я еще никому этого не говорил.

— Ты подлец, Саша.

— Я не Саша.

— Правильно, ты не Саша, ты козел.

— Я должен был тебе объяснить, ты страшно привлекательная женщина…

— Страшно, страшно, и ты скоро это поймешь, мразь.

— Я очень не хочу, чтобы ты… я даже не знаю, как тут говорить… Мне, наверное, хуже, чем тебе.

— Будет хуже, не сомневайся.

Она встала, оделась, подошла к Никите и влепила ему тяжеленную пощечину.

И расхохоталась.

— Так ты плачешь, ублюдок. Вот какие мы чувствительные. Но это только начало, слезки-то ведь не кровавые пока.

Произнеся эту эффектную фразу, она вышла в коридор и быстро направилась к двери. Но возле нее остановилась. Какая-то мысль образовалась в ней. Помедлив несколько секунд, она решительно шагнула в сторону комнаты с телефоном, бодро вошла туда, предваряя свое появление вопросом:

— Что тут у вас?

13

— Кто там?

Никита замялся. Он не знал, как себя назвать, ему нужно было знать, кто спрашивает.

— Кто это?! Я же вижу, что кто-то есть!

Доносившийся с той стороны женский голос видоизменился — говорящая приблизила глаз к дверному глазку.

— Мне нужен Савелий Никитич.

— Его нет, а кто это?

— Где ОН?

— А кто вы такой?

— Должник.

— Кто-кто? Савелий Никитич уже давно не преподает и никакими задолженностями не занимается.

Никита понял, если не убрать это препятствие в виде одноглазой двери, разговор уползет в кювет полного бреда.

— Откройте, пожалуйста.

— До свидания, молодой человек.

— Послушайте…

— Да чего вам надо?!

— Савелий Никитич…

— Его нет, я уже говорила.

— А когда он будет?

— Неизвестно. Очень нескоро.

— Послушайте, я не могу ждать.

— Обратитесь к другому преподавателю.

— Я не студент.

На несколько секунд за дверью установилось молчание. Сообщение, что звонящий не студент, потрясло родственницу Савелия Никитича. Родственницу ли? Когда молчание стало растягиваться до размеров неловкости, Никита снова потянулся к звонку. Может, обладательница этого отвратительного, пожилого, истеричного голоса пошла позвать кого-нибудь помоложе и поразумнее? Не повезло, опять захрипела припавшая к глазку бронхиальная астма шестидесяти лет.

— Не хулиганьте!

— Я не хулиганю.

— Никитка, вызывай милицию!

Гостю показалось, что его снова шарахнули по голове, только чуть-чуть слабее, чем в первый раз. В-третьих, зачем эта старуха хочет, чтобы он вызвал милицию; во-вторых, откуда она знает его? И во-первых, почему так фамильярно к нему обращается?