Долгое прощание с близким незнакомцем - Алексей Николаевич Уманский

и не два, а в каждом случае, когда я оказывался рядом. Нина была замужем, но я знал, что она способна оставить мужа ради меня. Таким образом, дело было за мной, и мое семя вполне могло в ней прорасти, но… Но кто я был тогда? Сопляк, мальчишка, влюбленный в воздух и летное искусство, овладевать которым ему все более и более удавалось именно тогда. А где я летал? В самой незавидной глубинке, в убогом захолустье, если говорить не о воздухе, а о людских поселениях. Куда б я позвал за собой такую дивную женщину, да еще при явной перспективе оставить ее вдовой? Принять же ее помощь по переводу на летную работу в Москву, в центр, на магистральные линии, я тоже не захотел. Кому нужны в Москве пилоты «Ан-2»? Разве что лесникам и председателям колхозов для опыления всякой дрянью лесов и полей. Благодарю покорно, мне роль летчика-отравителя была ни к чему. Нина это понимала и потому была готова использовать свои знакомства для того, чтобы пересадить меня на большой самолет. Надо сказать, аэрофлотское начальство таких трансформаций не любило и не одобряло. У них там даже пословица сложилась для ответа обращающихся насчет работы в большой авиации летчикам-истребителям и вообще из малой авиации — «воробьи не нужны». Поэтому судьба моя даже при благоприятном стечении обстоятельств была ясна: переучиваться («да, сэр!», «нет, сэр!»), потом долго, неопределенно долго летать вторым с одного бетонного аэродрома на другой, высота — десять тысяч, скорость 900 километров в час, за бортом минус тридцать градусов даже летом, аппаратом рулит автопилот, время прибытия в аэропорт назначения столько-то часов пятьдесят минут. Кроме грозы, смерча, внезапных нисходящих потоков и отказа одного, максимум двух из четырех имеющихся двигателей, в норме ничто не грозит, разве что встреча с НЛО. И это против того, что у меня каждый третий, если не второй полет можно было с полным правом считать памятным событием. Насыщенность жизни эмоциональными пиками, экспромтами ума и обилием находок в области мастерства ведения полетов при почти полной самостоятельности в моем захолустье была несравнима с той, которую обещала подмосковная авиационная рутина с ее примитивным пилотированием при подавляющем неусыпном контроле со стороны начальства, старших коллег и даже капризных чиновных пассажиров. Я не готов был оставить тот мир, в котором мог, так сказать, творчески развиваться изо всех своих сил. В результате Нина осталась при муже в Москве, а я при Северо-Восточном территориальном управлении гражданской авиации. Но память моя так и не отпустила от видений, в которые я мог вглядываться без конца в надежде что-то понять — чудесное обаяние женщины, источающей первоосновную материнскую энергию, всей мудрости и всей жизни, женщины, находящуюся в коконе из невидимых глазу энергетических струй, которые непостижимым образом доходили до меня (по меньшей мере до меня, не знаю, как до ее мужа). Жаль, но в последние годы эти видения не так уж часто посещали меня, а зря. Зато после долгого перерыва вспомнились здесь ночью, в палатке и в спальном мешке.

Почему я до сих пор после возвращения с Северо-Востока не попытался повидаться с Ниной? Вряд ли, конечно, такая встреча могла изменить теперь ход ее и моей жизни. Кто знает, чем теперь она обременена, что и с кем ее связывает? Просто у меня отпало то обстоятельство, которое прежде мешало соединиться с ней. Но нельзя же было позволить себе рассуждать, что все это время Нина только того и дожидалась. Нет, правильнее было считать, что в ее жизни все вполне устоялось, что если она и ощущала нехватку в любви, то давным-давно устроила себе компенсацию без такого ненадежного авиалюбовника, каким оказался я. Просто интересно было бы знать, сохранилась ли в ней до сей поры та самая волнующая до основ моего существа особенность — истечение и струение вокруг ее тела невидимых флюидов женственности, о которых я мог знать только по своему резонансу и знал с ней всегда. Да, разбегаться в мечтах насчет соединения с Ниной не следовало, но и отказаться от мысли о новой встрече было бы грешно. Если ей это без надобности, она может отказаться от встречи сразу. Хотя вряд ли. Думается, и ей было чем-то хорошо вспоминать и меня. Ведь было же время любви, упоения, восхищения и восторга. О чем еще стоило бы вспоминать, если не об этом? Я остался ей навсегда благодарен. Правда, благодарность моя оказалась не столь велика, чтобы я положил к «ее ногам» свою летную карьеру. Может быть, в этом действительно была моя ошибка, может быть. Рассуждая о других, я всегда одобрял решения тех, кто сделал выбор в пользу любви, а не карьеры. Почему же я столь легко одобрил свой собственный выбор совсем противоположного рода? И вот у меня уже нет летной карьеры, хотя я и остался цел и невредим, и нет со мной женщины, которой было не жаль посвятить всю свою жизнь до последнего дня. Вот к чему привело то вроде бы логичное и правильное, даже гуманное, но на деле очень сомнительное решение. Тот ли выбор надо было делать по самому большому счету — это действительно стоило окончательно понять. А насчет того, возможно ли счастливое оживление сюжета ибсеновской драмы, в которой роль Сольвейг согласилась бы сыграть Нина, если она готова будет принять нагулявшегося и набродившегося на стороне Пера Гюнта, было пока бессмысленно даже гадать. Ах, Нина, Нина!.. Ах, Колька Волгин… Ты как был дурак, так и остался!.. К несчастью, таких в мире полным-полно. Господи, даруй нам разумение в подходящее время — нашего-то, когда надо, всегда не хватает. Сколько счастья — и пользы от счастья! — бывает упущено по недомыслию. Видимо, в наказание за бездумие, за торопливость, за нетерпение или за разумный эгоизм. Во всяком случае, мне это было присуще все сразу — оттого-то и сама встреча с Ниной, и состоявшееся было обретение гармонии закончилось именно так — то есть ничем, окромя воспоминаний, и не стало главной ценностью жизни, обретением чуда на все отпущенное время бытия. Впору было каяться и перед Богом, даровавшим эту встречу, и перед Ниной — за ее обманутые ожидания, и перед собой — за то, что летать-то я летал почти, как мечталось, но любви из-за пренебрежения даром небес больше так и не налетал. Локти кусать я не привык, да, в общем, это мне до сих пор и в голову не приходило. Может, по недомыслию надеялся, что встречу другую с не меньшими достоинствами. Но не встретил. Подобных Нине не оказалось. Об этом стоило бы в назидание рассказывать другим мужикам, которые еще верят в беспредельное везенье. Но это ведь не рулетка, где в кои-то веки два раза подряд может выйти