Бизерта. Последняя стоянка - Анастасия Ширинская

Когда мы выходим, уже темнеет. Какая-то женщина останавливается перед собором-музеем, крестится, низко кланяется.

Мы возвращаемся на машине по дамбе, которая соединяет Кронштадт с континентом. Вдалеке, на островах, под серо-свинцовым небом, как призраки, стираются в тумане очертания крепостей.

* * *

В короткий срок нашего пребывания у берегов Невы, благодаря счастливому стечению обстоятельств и совершенно для меня неожиданно, нас пригласили участвовать в праздновании 750-летия Невской битвы. Сбылась моя старинная, еще детская мечта: идти с крестным ходом по русским проселочным дорогам.

Мы уезжаем на машине с владыкой Феофаном к месту, где произошло сражение, туда, где Ижора впадает в Неву.

Настоящая русская деревня летом, вся в зелени; извилистые, пыльные дороги, залитые солнцем, обрамленные живой изгородью. Деревня полна народа. Мы с трудом находим место для машины. Пешком идем до кладбища, где у маленькой часовни, недавно реставрированной, огромная толпа ждет Патриарха Алексия.

Тропа, по которой он должен пройти, усеяна цветами. Часовня слишком мала, чтобы все могли войти; большинство присутствует на молебне снаружи.

Торжественное богослужение шло под открытым небом, около развалин храма, который отстраивают на том самом месте, где Александр с соратниками ожидал завоевателей.

Мы идем к нему длинной процессией по проселочной дороге, и я переживаю мою старинную мечту: быть одной, неизвестной, в большой толпе паломников разных возрастов, разных сословий. Маленькие дети на плечах родителей, и даже в сопровождении групп молодежи в средневековых одеяниях — некоторые верхом на лошадях, что никого не удивляет в этом так мало изменившемся пейзаже.

Я потеряла Таню, я не вижу больше отца Феофана. Дорога извивается между березами, пересекает деревушку, расширяется к Неве. Здесь в 1240 году Александр с маленькой дружиной ждал шведов. Не я одна переживаю с волнением происходящее.

* * *

В воскресенье, 15 июля, вечером мы садимся на поезд в Москву. Когда-нибудь мои внуки посетят город, который Петр со страстью строил наперекор всем и всему, они осмотрят его дворцы, его музеи, его сказочные окрестности. Может быть, и я буду с ними. А в этот очень короткий приезд я просто радовалась Зимнему дворцу, Летнему саду, Смольному… Как приятно было, смотря на широкое устье реки, ощущать, знать, что это не Сена, не Темза, что это Нева! Бывают секунды, которые переживаются потом в течение целой жизни…

Алла нашла адрес, помеченный у меня на фотографии 1917 года: в окне большого дома бабушка, мама и я, и, конечно, рядом с нами две маленькие головки собак, Буси и Тусика. До сих пор дом еще стоит, все под тем же номером!

Как не пойти на Петербургскую сторону, Большой проспект, дом 44, в квартиру № 13, и, как в сказке, очутиться в далеком, милом детстве.

Алла, кажется, сомневается. Она старается меня отговорить: «Там коммунальные квартиры». Я знаю, что она думает: когда несколько семей разделяют квартиру, ютятся по комнатам, с общей кухней и удобствами, не всегда можно ожидать от них безупречной вежливости!

Подъезд совсем, как на старой фотографии, с узорной аркой из крупных камней. Мы поднимаемся по лестнице, никого не встречая, везде царит полная тишина. Вот и номер 13. Я знаю, что находится за этой дверью, но на звонок никто не открывает дверь; еще минута ожидания, последняя безуспешная попытка — мы уходим.

На улице я поднимаю глаза к окну. За плохо задернутой занавесью никто не пытается разглядеть неожиданного визитера. Окно остается закрытым…

Может, так и лучше!

Встреча с прошлым требует особой, обоюдной готовности.

Вечером у Марии Зиновьевны Манштейн, вдовы дяди Льва Сергеевича, мы находим семью с папиной отцовской стороны. Мой кузен Сергей Львович дарит мне фотографии, которые ему — я это чувствую — очень дороги. Но сам бездетный, он знает, что я могу их передать потомкам нашего деда Манштейна.

Жалко, что у нас слишком мало времени, чтобы ближе познакомиться с Сережей.

Фотографии начала XX столетия, некоторые лица на них мне знакомы, мне кажется, что все они жили совсем в другом мире, безвозвратно ушедшем. Дед Сергей Андреевич на водах в 1913 году, трое его сыновей от второй жены — Сергей, Всеволод и Лев.

Что ждало этих юных мальчиков в аккуратных, одинаковых костюмах с большими белыми воротниками, в высоких ботинках на пуговицах и с соломенными канотье в руках?

Старший, Сережа, был зарублен на Перекопе; Всеволод покончил с собой в 19 лет! Единственная дочь, Зинаида, убита в порыве ревности отвергнутым ею человеком. Чем объяснить, что такой пунктуальный, упорный, кабинетный ученый пережил такую бурную жизнь?

Дядя Юрий Сергеевич — последний из шести братьев Манштейн. Расставаясь со мной, он дарит мне годами хранящуюся у него шкатулку; на внутренней стороне крышки детским почерком выведено имя ее первого владельца: «Александр Манштейн».

17 — 18 июля мы опять в Москве, в гостеприимном доме Нинель Гургеновны — мамы Аркадия. Квартира загружена московским телевидением; меня расспрашивают о 20-х годах. Полная свобода слова. Вечером мы чувствуем себя в Тунисе, присутствуя на обеде у тунисского посла Ахмеда Унайеса. Посольство размещается в старинном Шереметьевском особняке, стены которого видели зловещую фигуру Берии. Сколько невинных были замучены тогда в здешних погребах!

Рубежное

Четверг, 19 июля 1990 года.

Мы летим в маленьком самолетике, как в закрытой железной коробке, и еще живее всплывают мои детские воспоминания о наших с мамой путешествиях через всю Россию — пролетающие за окном цветущие просторы полей, бег деревьев по склонам гор, веселое оживление уезжающих на каникулы и успокаивающий стук колес.

В самолете полутемно и как-то необычно далеко от всего. Ничто не мешает думать о своем; отрывки мыслей, картины прошлого… Складываются стихотворные строчки:

Я вернусь

Белый дом и белые колонныДвести лет на берегу Донца.В старом парке прячутся вороныИ алеют розы около крыльца.

Белый дом и белые колонны,Старый парк в сиянии ДонцаСтрастный голос соловья в сирени,Его трели плачут, плачут без конца.

В светлом зале музыка и пение,У рояля — молодой кадет:Из-под пальцев льется вдохновенье,И танцует в зале кто-то менуэт.

В моем сердце — в парке вечно лето,Блеск Донца, черемуха, сирень…В этом доме, сотканном из света,Никогда не пробегает тень.

Как вернуться в старую усадьбу,Как дорогу в детство мне найти?Как попасть мне к соловью на свадьбу,Где сирень не может отцвести?

Я вернусь, и в зарослях сирениЗаливаться будет соловей,Я вернусь, чтоб встретить в парке тениДорогих и близких мне людей.

Я вернусь, и будут цвести розыВ старом парке около крыльца.Я вернусь! Иль это только грезы?Нет усадьбы больше у Донца.

В 17 часов 40 минут маленький самолет приземляется в Северодонецке — поле и за деревянным забором публика ожидает прилетевших. Как видно, нас нетрудно узнать — Светлана Олеговна улыбается нам издалека; рядом с ней молодой мужчина — «Володя с автомобилем», как я узнаю позже. В простоте радушной встречи есть что-то родное, и ближе кажется мне Рубежное.

Через четверть часа мы уже у Лисичанска, и, как в тот далекий июльский день 1918 года, мы стоим на маленькой станции «Насветевич». Ничего не изменилось. Пустынная тропа поднимается между кустарником к моему затерянному царству. Туда нас поведут завтра. Темнеет. Наши заботливые хозяева не хотят нас утомлять. Гостиница удобная, ужин очень приятный, с шампанским и множеством цветов, и я знаю, как это трудно все устроить в теперешних условиях. Уходя, Светлана Олеговна оставляет нам расписание на следующие два дня.

Что будет завтра?

У открытого окна я вглядываюсь в ночь. Я знаю, что все на свете меняется, что белого дома с колоннами в большом цветущем парке давно уже нет.

Люди везде умеют извратить окружающий их мир. Но эта тихая ночь под высоким куполом украинского неба все та же. Сколько близких, дорогих мне людей вглядывались в нее, как я сегодня, на этом дорогом нам кусочке земли. Кто скажет мне, что я не у себя?

И как бы в ответ на мой вопрос, совершенно неожиданно для этой тихой ночи, внезапная гроза разразилась с какой-то беззаботной, почти радостной силой, будто все вокруг меня хотело дать мне знать, что я здесь не чужая. Асфальт широкой улицы блестит от дождя, и силуэты деревьев сплоченными рядами появляются на мгновенье из темноты при вспышках молний. Сколько таких гроз видели хозяева Рубежного за два столетия?