Люди не ангелы - Иван Стаднюк

Антон Федорович, слушая Ивана Никитича, не спускал с него внимательных глаз и, кажется, размышлял о чем-то другом. С мальчишечьим любопытством рассматривал слитки золота, подкидывал их на ладони, как бы взвешивая.

- Никогда еще не щупал своими руками такого богатства! - со сдержанным восхищением скривил он в улыбке простодушные губы, затем, указав многозначительным взглядом на Ивана Никитича, спросил у молчаливого подполковника: - Каков, а?

Подполковник сумрачно усмехнулся и согласно кивнул головой.

"О чем это они?" - удивился Иван Никитич.

- Сколько же там таких гостинцев? - спросил капитан, рассматривая чеканку на торце слитка.

- Вот такая гора, - Иван Никитич показал рукой. - Не считал. Взял два верхних, и к вам.

Карабут поднялся из-за стола, подошел к учителю и дружески положил свои крупные руки на его вислые плечи.

- Что я вам могу сказать, дорогой товарищ Кулида? - сердечно заговорил он, любовно глядя в лицо Ивану Никитичу. - Золото мы немедленно заберем, оформим его документами, как вашу находку, и отправим в Киев. В Винницу уже поздно... Сейчас золото, как никогда... повторяю, как никогда, нужно Родине. А такие люди, как вы, еще больше нужны. Молодчина вы, Иван Никитич.

От счастливого смущения Иван Никитич не знал, куда деть глаза: он не привык выслушивать такие похвалы.

А Карабут между тем продолжал:

- Вот такого бы нам верного товарища на опасное дело.

- Не понимаю вас, - Иван Никитич перевел взгляд на подполковника, почему-то полагая, что именно он должен пояснить загадочные слова секретаря райкома.

Но Карабут пояснил сам:

- Все мы, да и не только мы, остаемся в тылу для подпольной и партизанской борьбы. Что, если предложим и вам? Только не торопитесь с ответом. Эта каторга - добровольная.

Однако Иван Никитич раздумывать не стал: согласился. И уже через минуту понял, что обрек себя на испытания куда более тяжкие, чем предполагал. Понял после того, как секретарь райкома позвонил редактору районной газеты.

- Товарищ Маюков? - строго спросил Карабут в трубку. - Ты еще успеешь выпустить один номер? Хорошо. Дай в газете заметку, что учитель Кохановской школы Кулида Иван Никитич решением бюро райкома исключен из партии... Да, да! Все может быть!.. Исключен из партии и привлекается к суду за уклонение от воинской повинности.

Будто морозный ветер ворвался в сердце Ивана Никитича. Он сидел на стуле, вытирал платком вспотевшее бледное лицо и горячечным, непонимающим взглядом смотрел на секретаря райкома.

- Так надо, дорогой друг, - грустно улыбнулся ему Антон Карабут, положив телефонную трубку.

3

Уже больше двух месяцев, как страшный вал войны краем прокатился через Кохановку, а людям еще чудились предсмертные вопли умирающих солдат, надсадный рев танковых моторов, исступленный грохот, сотрясающий все живое и мертвое, - будто чадное небо, не выдержав тяжести самолетов, бомб и снарядов, стало падать на землю, исторгая в бессильной лютости громы и молнии.

Село медленно приходило в себя из беспамятства, как тяжело контуженный человек.

В один из таких дней - мутно-удушливых от безвременья и напряженного ожидания; "Что же будет дальше?" - Кузьма Лунатик решился ехать воровать лес, рассудив, что на носу зима, а хату надо чем-то отапливать, независимо от того, какая будет в районе власть. Он поймал в поле одичалую колхозную лошаденку, запряг ее ночью в телегу и, перекрестившись на образа, направился за село.

Лес в мертвенно-бледном сиянии месяца казался устрашающим и таинственным. Но Кузьма нашел в себе силы одолеть страх, вспомнив, что ему не угрожает полесовщик и, следовательно, ни перед каким законом он не в ответе.

Удивляясь людям, которые в такое время сидят, как кроты, по хатам сложа руки, он облюбовал на опушке не очень толстую, чтоб справиться топором, березу и начал ее рубить. Но вдруг увидел, что рядом наплыла на прогалину и замерла человеческая тень. Сердце Кузьмы будто окунулось в ледяную купель. Выронив топор, он резко обернулся, подавив вырвавшийся из горла вой... Перед Кузьмой стояли три бородатых призрака в красноармейской форме.

- Кто такой? - спросил один призрак, выразительно шевельнув на груди автоматом.

- Свой я, свой... кохановский, - залепетал Кузьма.

- Фамилия?

- Грицай Кузьма Иванович... По-уличному - Лунатик. Тут меня всякая собака знает, - Кузьма постепенно приходил в себя: он разглядел на пилотках бородачей звездочки.

- Колхозник?

- Так точно, колхозник, товарищи командиры.

- Какая семья у вас?

- Я, старуха да сын в Красной Армии.

Бородачи опустили автоматы, переглянулись. И опять вопрос:

- Сможете взять в дом двоих раненых женщин? И отвечать за их безопасность?

- Что ж, если надо... У нас некоторые даже раненых красноармейцев ховают.

Один бородач шагнул в глубину леса и приглушенным голосом позвал:

- Товарищ Генералов!

"Генерал?" - удивился Кузьма и с этой минуты почувствовал себя причастным к какому-то серьезному, возвышающему его над всеми сельчанами делу.

Подошел еще один военный с таким же заросшим лицом и накинутой на плечи плащ-палаткой.

- Я слышал разговор, - сказал он густым, вполне генеральским, по мнению Кузьмы, басом и подал ему руку. Затем продолжил: - Выручайте, товарищ Грицай. Мы пробиваемся на восток, а жена и дочь мои ранены. Им нужны покой и медикаменты.

- Все сделаю, не сумлевайтесь...

Так пополнилась семья Кузьмы Лунатика.

4

Харитина, жинка Кузьмы, обычно сварливая, скуповатая, поняв, что в ее руках судьба двух беспомощных, беззащитных сирот, а время теперь такое, когда все стоят на смертном пороге, со щедростью сердца, на которую способны только познавшие материнство женщины, хлопотала возле "подстреленных горлинок". Кузьма даже крякал от удивления, наблюдая, как его старуха, не зная покоя ни днем ни ночью, отпаивала узварами и бульонами раненую в грудь Ларису Петровну и нянчилась с Наталкой - ее семнадцатилетней дочерью, которой осколок повредил на правой ноге коленную чашечку.

Через неделю-другую Наталка уже прыгала, опираясь на палку, по хате, бросая пугливые взгляды на окна. Харитина, как умела, переделывала оказавшиеся при Наталке два платья, превращая их в широкие селянские юбки и просторные блузки, чтобы городская девушка стала похожей на крестьянскую дивчину. Но что было поделать с лицом Наталки - нежно-округлым, дышавшим родниковой чистотой и нерешительностью? Простая одежда никак не скрадывала ее незамутненной красоты и далекости от жизни, в которой она оказалась.

Наталка часами сидела возле матери и смотрела в ее восковое лицо с надеждой и страхом. Ларисе Петровне становилось то лучше, то хуже, а приходящий тайком из Березны фельдшер прятал от Наталки глаза...

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});