Тропик ночи - Майкл Грубер

Я много лет не вспоминала обо всем этом, а теперь вспомнила и перебирала в памяти события, таская фанеру и прочие материалы и занимаясь обустройством чердака, который нагрелся до такой степени, хоть пиццу готовь, — настоящая духовка. В три часа я усаживаюсь под манговым деревом перекусить. Мимо проходит Джаспер и спрашивает, не может ли он помочь мне. Это сильный, коренастый юноша с массой темных кудрей и веселыми глазами. Предложение меня радует: мне нужно, чтобы кто-то держал с другого конца лист сухой штукатурки, пока я прибиваю его гвоздями к стропилам. К тому времени, как солнце склоняется к закату, потолок у меня готов и стены тоже, закреплен на месте и вентилятор. Приходит Полли Рибера, осматривает плоды моих трудов и хвалит умницу Долорес, которая чувствует себя отлично, выпустив из клетки старушку Джейн на небольшую прогулку.

Я принимаю холодный душ, переодеваюсь, съедаю несколько плодов манго с деревенским сыром и кормлю цыпленка Лус овсяными хлопьями. Из обрезков дерева и проволоки мастерю для него нечто вроде клетки. Потом я засыпаю, как обычно, без сновидений. Оло считают отсутствие снов серьезной болезнью вроде потери способности говорить или паралича. Улуне объяснял мне, что это силы зла, пользуясь тем, что человек спит, лишают его связи с действительностью и жизненной силы. В Африке я постоянно видела сны, и по утрам во время завтрака я делилась с Улуне своими сновидениями, а он — своими со мной. Некоторые мои сны были очень неприятными, как я теперь припоминаю.

На следующее утро я просыпаюсь с давно уже мне незнакомым чувством голода. Это явно взбунтовалась Джейн. Я готовлю для себя французские тосты и съедаю их с кленовым сиропом и джемом, выпиваю чашку кофе, потом ем манго — настоящий пикник на заднем дворе под птичьи серенады. Раньше, до Африки, мне нравилось есть тосты с медом, но теперь при одной мысли о меде я почему-то ощущаю слабость.

Я разглядываю птиц и вслушиваюсь в их пение. Среди них, кажется, нет медоуказчиков. Потом я встаю и иду на передний двор; поднимаю с земли переброшенный через забор парнишкой-разносчиком газет номер «Герольда», получаемого Полли. На глаза мне попадается заголовок-шапка. Я поспешно извлекаю газету из пластиковой упаковки и прочитываю статью. Швыряю газету на землю, бегу в кусты и в приступе неудержимой рвоты извергаю из себя съеденный мною завтрак.

Глава семнадцатая

2 октября, Лагос

Приехал Дэйв Берн. Британец по происхождению, известный ловелас (только не по отношению ко мне!), он много лет преподает в Стэнфорде. Сказал, что М. рассказывал ему обо мне, что просил передать самый горячий привет, а сам он, то есть Дэйв, остается здесь, с нами. Он бывал в этих местах много раз, знает все наречия и потому не предвидит для себя никаких затруднений. По дороге из аэропорта он развлекал нас (на смеси английского и йоруба) историей об одном из своих студентов-старшекурсников, который никак не мог уловить тонкости тонального ударения в языке йоруба. Никто не мог ответить ему на очень вежливо заданный вопрос о том, когда состоится следующая церемония обрезания. Берн попросил его в точности повторить сказанное, и парень изрек следующее: «Прошу вас, мне необходимо вступить в половые отношения с тремя козлами». Тунджи хохотал так, что едва мог править машиной.

В гостинице Берн сразу заявил, что желает отправиться на базар Яба и съесть ланч прямо на улице. Мы присоединились к нему, в том числе и У. Берн облюбовал ужасную на вид харчевню на открытом воздухе, сообщив, что именно здесь продают самые лучшие в Лагосе акара. Мы уселись на расшатанные табуретки и ели эти жареные пирожки, макая их в соус чили, так обжигающий язык, что приходилось как можно скорее запивать его пивом. Но это было здорово. Кто-то попытался продать Д. Б. якобы старинную маску геледе, но не тут-то было: Дэйв моментально определил ее как подделку и объяснил почему, прочитав блестящую лекцию по эстетике и символике западных йоруба и приведя студентов в благоговейный восторг. Мне и самой эта импровизированная лекция понравилась, но благоговение мое иссякло еще со времен М., который проделывал подобные штучки постоянно. Грир стушевался, и я думаю, он испытывал облегчение от того, что не выступал в роли главного знатока. У. не испытывал ни малейшего почтения к Д. Б. и то и дело бросал на него пронзительные взгляды.

За обедом вспыхнул интересный спор о возникновении религиозных идей, о том, возможно ли проследить миф до первоисточника и установить, каким образом личное убеждение становится самосознанием целого народа.

У. принимал участие в разговоре, то и дело задавал вопросы и что-то записывал себе в блокнот. Это же в его компетенции — сверхъестественный способ, благодаря которому одна раса перенимает что-то у другой. Понимая, что он заблуждается, дело не в расе, а в деньгах, я тем не менее радовалась тому, что он снова оживлен и заинтересован в обсуждении.

Но вот заспорили об афроцентризме, и У. произнес длинную, полную негодования речь о том, что белый человек не будет уважать черного до тех пор, пока черный не обретет силу и власть, силу причинять страдания белому человеку. Единственное, что нужно Африке, — это черный Гитлер!

Всеобщее мертвое молчание. Положение спас Грир, попросив Берна рассказать об оло, небольшой этнической группе, открытой одержимым французом Тур де Монтеем во Французской Экваториальной Африке в девятнадцатом веке. Берн нашел подлинные дневники француза, но не смог подтвердить существование самой народности и пришел к выводу, что либо француз все выдумал, либо оло исчезли с лица земли, а может, ассимилировалась с каким-то другим народом или народами.

Вечер оказался очень интересным, интереснее всех прочих, проведенных нами здесь. Даже У. не отправился на этот раз шататься по злачным местам с Олой и его молодчиками, а постучался в дверь моей комнаты. И я сдалась, не устояла перед соблазном. Потом мне хотелось поговорить с ним — о нас, о его безумном увлечении, о его самочувствии, наконец! Но он уснул и спит сейчас, когда я пишу все это. Я не могу спать. Ну что ж, может, худшее позади.

4 октября, Адо-Джога

Здесь, в маленькой деревушке к западу от Лагоса, Берн познакомил меня с Адедайо, резчиком масок из племени геледе. Это самая замечательная школа резьбы по дереву в искусстве йоруба. Художники геледе — сплошь мужчины, но традиция отдает должное и питает глубокое уважение к духовному влиянию старых женщин, именуемых авон ийя ва — наши матери. Нет нужды говорить, что это необычно для Африки. Да и для других мест на земле. Я, как феминистка, отношусь к такой традиции с огромным уважением. Влияние этих женщин настолько велико, что с их мнением приходится считаться, восхвалять их, всячески ублажать и почитать, иначе любая из них может стать ведьмой, способной причинить зло всей общине. Следствие — ритуальные танцы геледе в масках. В отличие от других ритуальных танцев йоруба, посвящаемых силам потустороннего мира, у геледе они посвящены миру здешнему, персонально воплощенному в этих внушающих страх старухах. Танцы обращены к бытовым и духовным потребностям повседневной жизни, как искусство в Европе в Средние века.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});