Как вернувшийся Данте - Николай Иванович Бизин

– неясно; но – как этот компот согласуется с Воскресением, может быть разъяснено на примере истории становления того демонического Стаса (каким мы его увидели).

Ведь совсем уж «таким» – он не был. А произошло это с ним – несколько лет назад (Бог знает – сколько лет назад; а я – давно назад не бегаю); началось это «начало» нано-бога Стаса – в разгар летнего курортного сезона на берегу теплого моря в некоей гнусной забегаловке.

В этом заведении (расположенном на приморском бульваре) публика собиралась самая что ни на есть подходящая – для настоящего экзистанса: именно там зрела себе (и сама для себя) мировая катастрофа.

А потом (как уже много-много раз) – оная катастрофа и созрела, и перезрела; но – (полностью) не совсем произошла; даже наполовину – и то вряд ли!

Итак: той давнишней и частной «полу-катастрофы» – поначалу тоже никто и не приметил; воздух – был солон и душен как женское лоно и казался столь же доступным – был бархатный сезон! Но и в его ночной атмосфере, конечно же, происходили свои приливы и отливы: бытие как-то вдруг (и, в то же время, совсем-совсем бесконечно) перешло в свою другую ипостась.

То есть – чуть более приближенную к тонкой реальности: по человечески грубую ипостась страшной сказки! Туда, где жестяное такси вырулило на один из прибрежных бульваров, чтобы высадить из себя некоего мужчину, на первый взгляд совершенно не обремененного терзаниями ума.

Вид 6ывает обманчив, и для этого им обоим (и внешнему виду, и самой сути мужества) – даже не надо меняться или перекидываться; поэтому – «тогдашний» Стас (это был именно он) просто вышел и расплатился с водителем.

Было ему тогда всего двадцать три года, и впереди его ждала и уже оживала страшная сказка.

Красив он не был. Но лицо его было особенно светлым и черты правильными, а глаза были серыми и неуступчивыми, и казавшимися пустыми. На первый да и на любой непрямой взгляд не мог он никому нести никакой серьезной угрозы.

Хотя и в плечах оказался широк, и в движениях более чем быстр, и шагал легко и несколько собственную (сейчас невидимую) тень опережая; он – шёл и никого ни о чем не спрашивал. А меж тем – та ирреальная местность, посреди которой волей своего настроения он оказывался, была ему категорически незнакома.

Но! Его привлёк болезненно-искусственный свет. Назойливая реклама заведения: Золотая Рыбка. В его жизни (в его постоянном рождении в смерть) – это была не самая первая дверь (или, иначе, врата в его личную преисподнюю), в которую он вежливо постучал.

Но! Именно эта дверь была настоящей (все предыдущие – только показались).

Не сразу, но – дверь ему отворили; в проеме вырисовался швейцар и сразу оказался неуступчив (доколе не был обласкан купюрой), впрочем – даже и впустив гостя (тускло и неприятно при этом улыбнувшись железными зубами), симпатии не выказал.

Следующим препятствием оказался официант. Стас – заплатил и ему и обзавелся отдельным столиком, и принялся неторопливо оглядываться.

И ничего не увидел. Кроме (разве что) – самого что ни на есть внешнего мира. И никаких перемен внутреннего мира – не разглядел (а ведь они были наглядны).

То есть – на серийного душегуба Цыбина (причём – даже не самого человека, а какую-то реинкарнацию функции), неведомо как ока-завшегося (во мановение ока) там же, никакого внимания он попросту (и поначалу) не обратил.

И правильно – к чему усложнять простоту? Иначе – пришлось бы ещё и углядеть, что «здешний» Цыбин – и внешне изменился, и вообще находился здесь не один. Что рядом с ним находится некая девушка: смерть, давешняя спутница Ильи.

Что именно смерть укажет «здешнему» Цыбину на незваного гостя. Повторю: Стас всего этого никак не ожидал (но – нашёл).

Повторю: сам Стас – ничего для себя тревожного не разглядел; за-чем? Иначе – ему уже сейчас пришлось бы начинать множить (версифицировать) сущности имен: псевдо-Адам, псевдо-Илия – доводя до «будущего прошлого» самого Стаса: псевдо-Ной, псевдо-Прометей.

А ведь он ничего такого не умел! И даже в «будущем» овладеет лишь всевдо-умениями.

Далее – гораздо (за-до-лго) «до» прийти к необходимости слышать ноту «си» (уходя от альфы к омеге); далее – насовсем обратиться к необходимости (неизбежности) Воскресения всех: не только лишь каких-либо нано-бога Стаса и отцеубийцы Пентавера, но и прочего (сразу всего – пребывающего в аду) мироздания.

И начать (в этом случае) – обязательно с Русского Мира; но – тогда следует прояснить: если мы (все мы) – «остановились» сразу на Русском Мире, за-чем нам «промежуточные» ипостаси бытия?

Ответ оче-виден (как и вопрос): потому что мы всё ещё люди. Потому что – в бесконечности версификаций точкой отсчёта может послужить лишь взгляд со стороны.

Не странно ли: точкой может быть взгляд? Ничуть не странно! Ибо – «здешний» Цыбин (со своей спутницей-смертью) сидели неподалёку.

Я ещё раз вынуждаю себя признать: теперь и здесь – это совершенно другой Цыбин, псевдо-новый; причём – и по отношению к своей предыдущей версификации, и (уже) почти совершенный по своим возможностям и прозрениям.

Что (к великому моему сожалению) не отменяет лютого факта его беспомощности перед своей пусть и не-частичной, но совершенной не-завершенностью.

– Каков он тебе? – вопросила «здешнего» Цыбина не его смерть.

Цыбин – оскалился улыбкой. Причём – зубы у него оказались вставные и даже не железные, а вульгарно полу-золотые (сиречь, латунные), назывались «мост» (между мирами) и при случае злорадно из про-пасти рта вываливались; тогда – владельцу моста (между мирами) приходилось их на место возвращать.

Сие, конечно же, гармонировало и с наименованием, и с антуражем данного заведения общепита.

– Кто он? – спросил он у смерти. – О ком ты?

– Будто не понял, – девчушка-смерть (внешне являлявшая себя в образе малолетней проститутки) по простому ткнула пальцем в сторону Стаса. – Это он.

– Кто такой этот он?

– Тот, с кем «твоя» она (единственная во всём твоём мироздании женщина) вот-вот «тебе» («тебя») изменит.

Человек (здесь – «этот» он был уркой, полу-золотозубым авторитетом, гуру блатной жизни) ещё раз оскалился, сиянием искусственных челюстей напоминая о сущности искусства жить: искус –