Мое непослушное сердце - Сьюзен Филлипс

— Что за удивительный дом!

— Спасибо. Хотите чего-нибудь выпить?

Предложение звучало достаточно сердечно, но больше всего она была поражена тем, что он сменил заляпанную краской джинсовую рубашку и шорты на черную шелковую сорочку и светло-серые слаксы. Как ни смешно, но дорогая одежда лишь подчеркивала решимость, написанную на его обветренном, грубоватом лице.

Лили отказалась от спиртного и попросила показать ей дом. Лайам охотно согласился.

Пройдя просторную гостиную, кухню, библиотеку и столовую, они спустились на нижний уровень, где находилось несколько спален поменьше. Железный мостик на входе вел в стеклянную башню, где, по словам Лайама, была его студия.

Лили надеялась, что Лайам поведет ее туда, но ей показали только хозяйскую спальню, обставленную с почти монашеской простотой. Повсюду были развешаны великолепные произведения искусства, и Лайам говорил о каждом со страстным увлечением. Огромные холсты Джаспера Джонса располагались рядом с изящными композициями Агнес Мартин в голубых и бежевых тонах. Одна из неоновых скульптур Брюса Неймана переливалась около арочного входа в библиотеку. Длинная стена гостиной была занята впечатляющими картинами Элен Франкенталер, а тотемная скульптура из камня и дерева царила в коридоре. В этом доме были представлены лучшие работы современных художников. Всех, за исключением Лайама Дженнера.

Лили дождалась окончания экскурсии, а когда они возвратились в гостиную, все-таки не выдержала:

— Почему вы не повесили ни одну из своих работ?

— Созерцание моих картин не дает ни на минуту расслабиться. Я начинаю выискивать в них недостатки, думать, как исправить уже сделанное, и волей-неволей приходится брать в руки кисть.

— Понимаю. Но здесь, как нигде в мире, они были бы удивительно на месте.

Лайам с недоумением уставился на нее, и суровое лицо чу№ смягчилось улыбкой.

— Вы и в самом деле неравнодушны ко мне.

— К сожалению. Несколько месяцев назад я пыталась поторговаться за вашу картину «Композиция № 3». На двухстах пятидесяти тысячах мой бизнес-менеджер заставил меня отступить.

— Совершенно непристойная цена, верно?! — воскликнул художник с таким довольным видом, что она рассмеялась:

— Стыдитесь, кровопийца вы этакий! Она никак не стоила больше двухсот тысяч! Вы невыносимый человек!

— Так жить легче, не находите?

— Хотите забраться в башню из слоновой кости и никого к себе не подпускать?

— Я ценю уединение.

— Этим и объясняется постройка столь необычного дома в глуши северного Мичигана, а не на Карибских островах или Бермудах?

— Вижу, вы неплохо меня изучили.

— Поверьте, мое уединение нарушалось куда чаще и бесцеремоннее, но я не стала отшельницей. Знаете, что я до сих пор не могу нигде появиться, чтобы меня не узнали?

— Знакомый кошмар.

— Почему вы так нетерпимы к людям? Стоит ли придавать такое значение вниманию поклонников?

— Это старая история.

— Расскажете?

— Вряд ли у вас хватит терпения выслушать.

— Не сомневайтесь, хватит, — заверила Лили, присаживаясь на диван. — Обожаю всякие жизненные истории.

Лайам, сдавшись, тяжело вздохнул:

— Критики «открыли» меня как раз накануне моего двадцатишестилетия. Уверены, что это будет вам интересно?

— Абсолютно уверена.

Лайам сунул руки в карманы и шагнул к окну.

— Я, как говорят в романах, однажды утром проснулся знаменитым. Поток приглашений, статьи в журналах, дифирамбы, успех, слава и тому подобное. Люди швыряли безумные деньги, лишь бы заполучить самый серенький из моих рисунков.

— Я хорошо знаю, что это такое, — кивнула Лили.

Сообразив, что она действительно понимает, через какие испытания ему пришлось пройти, Лайам немного расслабился, отошел от окна и расположился напротив своей гостьи в глубоком кресле, заполнив его точно так же, как заполнял своим присутствием любое пространство, в котором находился. Лили стало немного не по себе.

Уж очень он напоминал Крейга. Тот тоже имел свойство подавлять окружающих.

— Естественно, голова у меня закружилась, и я поверил в собственную гениальность. С вами тоже такое было?

— Мне повезло. Муж не давал мне оторваться от реальности. Постоянно старался спустить на землю.

«Даже слишком старался», — подумала она. Крейг так и не сообразил, что она нуждалась в его похвале больше, чем в критике.

— Ну а меня некому было осадить. Я забыл, что хвалят не художника, а его работы. Стал шататься по вечеринкам, вместо того чтобы сидеть в мастерской, много пил, пристрастился к кокаину, полюбил веселых девочек и вольный секс.

— Только секс никогда не бывает вольным, верно? Обязательно найдется особа, которая захочет вас захомутать.

— Тут вы правы, особенно когда ты женат на женщине, которую любишь. О, я старался оправдать себя, потому что только она была моей истинной любовью, а все остальные — ничего не значащими постельными забавами. Оправдывал потому, что она тяжело переносила беременность и доктор велел оставить ее в покое, пока не родится ребенок.

В голосе звучало такое презрение к себе, что Лили поежилась. Этот человек судил себя намного строже, чем других.

— Жена, разумеется, обо всем узнала и ушла от меня. Неделю спустя се отвезли в больницу. Ребенок родился мертвым.

— О, Лайам…

Но он только скривил губы и отвернулся, явно не желая ее сочувствия.

— У этой истории все же счастливый конец. Она вышла замуж за издателя журнала и родила ему трех здоровых, прекрасных детишек. Что же до меня… я получил жестокий урок и понял, что в жизни действительно важно, а что нет.

— И с тех пор живете в строгом уединении?

— Ну, не совсем, — улыбнулся он. — У меня есть друзья, Лили. Настоящие.

— Люди, которых вы знаете сто лет, — предположила она. — Новые знакомые не считаются.

— Думаю, с годами все труднее приобретать друзей. Разве не так?

— Вы правы.

Она хотела спросить, почему он все-таки пригласил ее, но внезапно ее осенило:

— Мне кажется или вы что-то намеренно не захотели показать мне?

Лайам уселся удобнее и раздраженно поморщился:

— Вам не терпится увидеть мою мастерскую.

— Понятно, что вы не каждому открываете ее двери, но…

— Там никто не бывает, кроме натурщиц.

— Это вполне естественно, — вкрадчиво сказала Лили. — И все же я была бы благодарна, если бы вы позволили взглянуть одним глазком.

Лайам усмехнулся:

— Насколько благодарны?

— О чем вы?

— Настолько, чтобы позировать мне?

— А вы продолжаете стоять на своем?

— Характер, ничего не попишешь.

Будь они в пансионе или у речки на лугу, она смогла бы отказаться, но здесь… Таинственное место, где Дженнер создавал свои шедевры, было совсем рядом, только руку протяни.