Небо моей молодости - Борис Смирнов

Я не могу подтвердить это какими-либо документами, но сам я уверен в этом, потому что не раз наблюдал атаки японцев, явно рассчитанные на столкновение самолетов в воздухе. И видел это не только я, но и многие мои товарищи. Мы стали осторожнее, а тех японцев, которые шли на таран, старались сбивать в первую очередь. И это нам удавалось.

В последних сентябрьских боях мы чуть не потеряли Александра Николаева. Вернувшись из боя, он садился последним, и вдруг там, где приземлялась его "Чайка", раздался скрежет железа и поднялось целое облако пыли. В нем на несколько секунд исчез самолет, а когда пыль рассеялась, мы увидели искореженную "Чайку", лежавшую вверх колесами. Когда мы подбежали к машине, Николаев, поцарапанный и весь в пыли уже стоял на ногах, держась за помятый руль поворота. Все обошлось хорошо. Саша даже нашел в себе силы пошутить:

- У кого есть фотоаппарат? Щелкните на память о Монголии.

Причиной аварии оказалась перебитая пулеметной очередью стойка шасси.

В одном из воздушных боев со стороны японцев еще участвовало 120 истребителей, с нашей - 207. Японцы потеряли 20 самолетов, а всего за сентябрь - до 70. Крупная группировка Квантунской армии перестала существовать. 16 сентября японское правительство вынуждено было признать поражение своих войск, и начались переговоры о заключении мира. Командующий частями советских войск в МНР комкор Жуков пригласил человек двадцать летного состава из числа московской группы во главе со Смушкевичем к себе на командный пункт. На Хамар-Дабу мы приехали раньше намеченного времени, с расчетом посмотреть места сражений поблизости от нее. Самостоятельно бродить нам не разрешили - могли подорваться на минах. Я никогда не видел такой картины побоища - все время приходилось перешагивать через трупы. Особенно мне запомнился один убитый японский офицер, лежавший у выхода из норы, которую он вырыл себе в песчаном склоне сопки. Он лежал с зажатой в руке гранатой. Из верхнего кармана мундира на песок высыпались семейные фотографии. В песчаной стене его норы торчала масса конусообразных бумажных мундштуков от сигарет. Перед смертью офицер много курил.

Комкор Жуков пригласил нас в свой "кабинет" - довольно большое подземное помещение с надежным перекрытием, угостил вином и поблагодарил за боевую работу.

Высокое мастерство и самоотверженность во время боев над Халхин-Голом проявили советские и монгольские летчики. В схватках с японскими захватчиками Витт Федорович Скобарихин и Александр Федорович Мошин успешно применили воздушный таран. А Михаил Анисимович Ююкин направил горящий самолет на наземные цели противника. Штурманом Ююкина был Николай Францевич Гастелло. По приказу командира он тогда выпрыгнул из горящего самолета с парашютом.

Уже после Великой Отечественной войны, беседуя с прославленным маршалом и четырежды Героем Советского Союза Г. К. Жуковым, К. М. Симонов заметил, что он не видел воздушных сражений, подобных халхингольскому. Георгий Константинович ответил: "А я, думаете, видел?"

Именно на Халхин-Голе Сергей Грицевец, Яков Смушкевич и Григорий Кравченко стали нашими первыми дважды Героями Советского Союза.

Под конец встречи комкор Жуков сообщил новость: всем присутствующим через два дня надлежало убыть в Москву.

"Что бы это значило? Несмотря на поднятые японцами на земле белые флаги, вопреки всякой военной логике воздушные бои все еще продолжались, а нас вдруг в Москву?.." Раздумьям не было конца.

"Может быть, наше правительство не верит в пакт, заключенный с фашистской Германией, может быть, опасность близка и нам нужно быть готовыми защищать свою страну там, на западе?.." Ответ на все эти вопросы пришел гораздо позже в сорок первом...

И снова в далекий путь на "дугласах". В Улан-Баторе нас встретил маршал Чойбалсан и прямо на аэродроме вручил многим из нас орден Красного Знамени Монгольской Народной Республики и подарки, а затем пригласил всех на товарищеский ужин. Запомнилось доброе расположение маршала к нам, военным летчикам. Чойбалсан живо интересовался подробностями воздушных боев, дружески шутил с пилотами. Но всему, говорят, приходит конец, и мы навсегда оставили Монголию...

Через три дня наши "дугласы" приземлились в Москве, на центральном аэродроме. Прямо здесь нам сказали, что на следующий день все прилетевшие должны явиться в Кремль.

Я думал, что там состоится совещание с участием Наркома обороны, на котором подведут итоги авиационных действий на Халхин-Голе, а после этого все мы снова приступим к исполнению своих прежних служебных обязанностей. Однако вышло по-другому.

Сталин изъявил желание поговорить с несколькими из нас в своем кабинете. Смушкевич выделил из группы шесть или семь человек: Лакеева, Кравченко, Душкина, меня, Гусева и еще одного-двух летчиков - сейчас уже не помню кого.

Когда мы вошли в кабинет, Сталин поднялся из-за стола и, выйдя нам навстречу, поздоровался с каждым. Задав несколько вопросов о боях в Монголии и о нашем самочувствии, он отдернул на стене штору, за которой висела огромная карта. Указав на дореволюционную границу России на западе, сказал, что Советское правительство приняло решение восстановить эти границы и каждому из нас придется принять участие в операции по освобождению западных областей Белоруссии и Украины, которую в ближайшие дни надлежит выполнить частям Красной Армии.

Никто из нас тогда не мог, конечно, предугадать, как сложатся события там, на польской границе, но мысль о том, что у нас при этом, может, даже начнется война с Германией, у меня, например, была. И не у меня одного. Мы потом делились друг с другом своими мыслями.

После беседы Сталин пригласил всех прибывших из Монголии на ужин в Кремлевский дворец, в Грановитую палату.

И когда на следующий день я улетел на запад, мне невольно вспомнились последние слова, сказанные им на прощание: "Прошу передать вашим матерям и женам мое извинение за то, что приходится посылать вас из огня да в полымя..."

Из огня да в полымя

Та памятная московская ночь была тихая и безоблачная. Десятки прожекторов рассекали пространство, образуя причудливую световую сеть. Иногда прожекторные лучи выхватывали из темноты аэростаты заграждения, на мгновение замирали и снова приходили в движение, продолжая поиск самолетов противника.

Домой я приехал перед объявлением воздушной тревоги и, когда завыли сирены, отправил жену и дочь в подвальное помещение, служившее теперь бомбоубежищем. С балкона моей квартиры по проезду Серова взору хорошо открывался северо-западный сектор Москвы. Фасадная часть нашего дома выходила в сторону Кремлевской площади, но высокие здания по улице Куйбышева закрывали ее, и там различить можно было только верхнюю часть купола да шпиль Кремлевского дворца. Со стороны же площади Ногина и правее ее еле виднелись смутные очертания Замоскворецкого района.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});