Дело чести - Джеймс Олдридж

— До свидания. Желаю вам счастья, — ответил тот, кланяясь ему.

— Спасибо, — повторил Квейль, садясь в машину.

— До свидания, — сказала Елена.

Священник посмотрел на нее понимающим взглядом. Когда грузовик стал заворачивать, он расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, улыбнулся и помахал рукой.

— До свидания, миссис Квейль! — крикнул он.

Елена взглянула на него с удивлением.

Грузовик запрыгал по неровностям грунтовой дороги. Часовой на посту спросил их, обвенчались ли они; шофер ответил: «Понятно, обвенчались», — и тронул машину. Елена чувствовала тяжесть кольца на пальце. Она прижала кончик пальца к ладони из спасенья, как бы кольцо не соскользнуло. Она услыхала, что шофер насвистывает свадебный марш из «Лоэнгрина». Квейль взглянул на нее и улыбнулся.

— Нельзя ли что-нибудь пооригинальней? — крикнул он шоферу.

— Что?

— Ничего, — отвечал Квейль со смехом.

— Где ты достал кольцо? — спросила Елена, подняв руку с колен.

— Я искал его чуть не целое утро. Нашел в Кании.

— Мне придется отрастить себе палец потолще.

— Не держится?

— Плохо.

— Попробуй, разогни палец.

— Оно спадет.

— Подставь другую руку.

Она поняла, что он смеется. Поглядела на него, потом на руку и покачала головой.

— Вот, — сказал шофер, — обмотайте этим.

Он протянул Елене тесемку.

— Вы хотите привязать мне кольцо к пальцу?

— Нет, обмотайте этим кольцо.

Квейль взял тесемку. Он продел ее между кольцом и пальцем Елены, так как она не захотела снимать кольцо. Он намотал тесемку на кольцо и связал концы. Потом он засмеялся и повернул кольцо узелком вниз.

— Вот и все, — сказал Квейль.

— Очень хорошо.

— Как бы я хотел, чтобы Хикки был с нами, — продолжал он с тихим смехом.

Она не удивилась, а он не стал печальным, — он продолжал смеяться и в его восклицании не было скорби. И так как он сам вспомнил Хикки, что бывало довольно редко, она заговорила о Хикки.

— Как бы он к этому отнесся? — спросила она.

— Он был бы рад, — уверенно ответил Квейль.

— А где Тэп?

— Не знаю. Он удивится. Он думал, что мы шутим.

— А Хикки? — спросила она. Это было очень важно.

— Нет, — тихо ответил Квейль. — Он знал.

Она замолчала и стала смотреть, как пыль клубится из-под передних колес высокого грузовика и садится на окаймляющий дорогу низкий кустарник. Она увидела, как впереди, вверх по склону, по которому они только что спустились, бегут люди из другого грузовика.

— Налет, — сказал шофер и остановил машину.

Елена вылезла вслед за шофером, подождала Квейля, и они побежали вверх мимо поросших кустарником скал. Прямо перед ними изгибались очертания Суда-Бэй и двигалась тень от нависшего с одной стороны над городом облака.

Елена услыхала гул самолетов; это было неожиданно, так как они прятались за облаком. Она увидела что-то черное, с лапами, несущееся в стремительном пике, и услыхала, как Квейль произнес:

— Пикировщики!

Она присела за скалой, потому что так поступил шофер. Увидела, что Квейль стоит, и услыхала разрывы бомб.

— Спрячься, — сказала она ему.

— Ничего. Это далеко.

Она выпрямилась. Увидела, как первый пикировщик вышел из пике и как пикировал второй, и заметила солнечный отблеск на большой бомбе, отделившейся от него.

— Они бьют по «Йорку», — сказал Квейль.

— Это что?

— Линкор. Полузатоплен в бухте. Оттуда и зенитный огонь.

Елена увидела белые дымки, провожавшие первые два самолета, в то время как третий снижался, и услыхала пулеметную очередь.

— Берегись, — сказал Квейль и присел.

— Что это? — крикнула она, перекрывая шум моторов.

— Пулеметы.

Взрыв бомбы потряс скалу. Поднявшись, они увидели, что самолеты уходят: эхо разрывов донеслось до них с гор. Елена ждала, чтобы Квейль пошел к грузовику, но Квейль стоял на месте. Наконец пошел шофер. Тогда и Квейль двинулся обратно. Он помогал Елене спускаться с утесов, хотя она в этом не нуждалась. Наконец они сели в машину и уехали.

В городе еще стоял особенный запах от взрывов; по улицам торопливо шагали солдаты; попадались австралийские сестры в серой форме, и Елена думала, кто же они такие. Квейль остановил шофера на перекрестке и попросил его вернуться за ним часа через два.

Они поднялись, пешком по склону, ведущему к оливковой роще. Подошли к полоске травы, отделяющей обрабатываемый участок краснозема от твердой скалы. Квейль сел и снял куртку. Елена села рядом. Тут росла крапива, которую она не заметила и задела рукой.

— Ой! — вскрикнула она и отдернула руку. Квейль пристально поглядел на нее и засмеялся. Он наклонился к положил ей руку на плечо. Это было сделано довольно неловко, но она, видимо, ничего не имела против. Он повалил ее на мягкую землю, и она тоже засмеялась. Он поцеловал ее с той уверенностью в своем праве, которая дается законным браком.

— Чудесно, — сказал он.

— Нет, больно, — возразила она.

— Чудесно, — повторил он. И прибавил: — Но надо подумать о том, как увезти тебя в Египет.

— Так скоро?

— Тебе здесь не место. Ты видела, какие бомбежки?

— Это только в городе.

— Да, но все может случиться.

— Не так скоро.

— Здесь будет нехорошо.

— Почему?

— Мало ли что может быть. И потом меня во всяком случае переведут в Египет.

— Когда?

— Это может произойти в любой момент.

— Дай мне побыть здесь немного.

— Посмотрим, — ответил он. — Кстати, что с Лоусоном?

— Он где-то в другой части острова. Подожди минутку.

Елена заметила, что на левой щеке у него под глазом отпадает струп. Она вынула носовой платок, сняла корку, и под ней открылась тонкая полоска красной кожи.

— У тебя сходят струпья с лица, — сказала она.

Он хотел поднести руку к лицу, но она ему не позволила. Она увидела, как он сощурился и сморщил свой прямой нос. Она провела рукой по его мягким волосам, и они горячо и нежно защекотали ее ладонь. Он приподнялся, снял рубашку и подложил ее под себя. Елена сняла джемпер, и он увидел ее загорелую шею.

— Ты любишь солнце, — сказала она.

— Солнце хорошая вещь, — ответил он.

— У вас в Англии солнца нет?

— Там, где я живу, нет.

— Что вы делаете у себя на острове?

— У нас занимаются главным образом земледелием. Там почти нет никаких заработков.

— А чем ты жил?

— Я там только учился в школе. А потом уехал в Лондон.

— Зачем?

Она вытянулась почти во весь рост рядом с ним, только подогнула колени.

— Какой специальности ты учился?

— На инженера. Строить мосты.

— А почему бросил?

— Я не бросил. В университете я сделался летчиком. Я знал, что рано или поздно буду летать, и вступил в университетскую учебную эскадрилью. Когда началась война, из нее сформировали эскадрилью бомбардировщиков, а я перевелся в восьмидесятую эскадрилью.

— Как же с мостами?

— Не знаю, — ответил он. — Впереди еще много всего. Мне еще долго нельзя будет думать об этом. А солнце уже собирается скрыться за гору. Не подняться ли нам повыше?

Она встала. Он отдал ей свою куртку и надел рубашку.

— Сними, — сказала она.

Он пожал плечами и снял. Они стали подыматься по склону, и она несла его куртку. Он карабкался по скалам и не поддерживал ее, так как она взбиралась вверх так же проворно, как и он. Наверху почва была темная, и скалы поросли мягкой травой. Наконец они остановились. Он взял у нее из рук свою куртку и расстелил для нее. Они легли. Елена не стала поправлять юбку, которая приподнялась, обнажив ее ноги. Она скинула сандалии.

— Это, должно быть, странно, когда нет солнца.

Он промолчал.

— Неужели там никогда нет солнца?

Она повторила вопрос, желая заставить его говорить об этом.

— Где?

— У тебя на родине.

— Иногда бывает. Но нет такой жары.

— Там будут недовольны, что я гречанка? Англичане такие смешные.

— Может быть. Но мы ведь пока здесь. Это слишком далеко, чтобы стоило беспокоиться.

Она закинула руки за голову и подставила лицо под солнечные лучи.

— Ты сможешь вернуться в университет после войны?

Ей хотелось расспросить его как следует. Хотелось установить близость, которая должна быть между ними.

— Не знаю.

Глаза его были открыты. Он молчал в раздумье. Он думал: я хотел бы рассказать Елене обо всем сложном, что есть во мне. Но не могу рассказать, потому что не умею говорить; получится сбивчиво и сентиментально. Я хотел бы рассказать ей и хотел бы, чтобы она рассказала мне о себе, но она не хочет по той же причине.

— Я хотел бы вернуться, — начал он, пытаясь приступить к разговору. — Хотел бы, но чтобы было по-другому. Я хотел бы, да… Но…

Он запнулся, потому что ему хотелось сказать больше, объяснить, что ему хочется чисто физического чувства удовлетворения, какое бывает, когда делаешь настоящее дело, а это все не настоящее. Но он не мог выразить этого.