Навои - Айбек

«Если бы собрать все эти драгоценные вещи и раздать гератским сиротам, они по крайней мере лет десять могли бы не носить лохмотьев, — грустно Думал Арсланкул. Недаром говорят, что на голову нашего султана опустилась птица счастья. Все для него готово. Все, что он только не пожелает, легко исполняется».. Арсланкул долго думал об этой птице, и ему вспомнились слова Навои:

О царь, чью мощь корона создала,Ты выбрал путь насилия и зла.Безумный царь, на жизнь свою взгляни;В пирах, в усладах ты проводишь дни.Твой дивный сад, чертог богатый твойС небесным раем спорят красотой.Взгляни, о царь, на ткань ковров твоихИх роскошь соткана из душ людских.На блеск рубинов пурпурных взгляни —Людскою кровью светятся они.За жемчуг твой, за пышность позолотНе ты платил, о царь, — платил народ!И ты, и сонмище твоих льстецовСтановитесь наглей, бесстыдней псов.Чтоб снова пить все ночи напролет,Торопитесь ограбить свой народ.И вот бедняк ограбленный опять.Пирует, пьет, развратничает знать.

Арсланкул как-то говорил с Султанмурадом о при» чине изгнания Навей в Астрабад, и ученый прочитал ему эти строки, подробно разъяснив Арсланкулу их смысл. Султанмурад сказал:

— Поняли вы или нет, в чем тут дело? Навои — великий поклонник истины. Каждое его слово — факел истины, голос совести, это не нравится государю и окружающим его высшим чиновникам, царедворцам и вельможам. Негодяи, которые умножают свое богатство, обворовывая народ, трепещут перед поэтом, благородным защитником народа. Они боятся Навои, как летучая мышь солнца. Они хотят заглушить громкий голос, разоблачающий их преступления.

Вспомнив это, Арсланкул махнул рукой и решил: «Птица власти падишаха, должно быть, хищная птица!»

В это время кто-то легонько тронул его за плечо. Арсланкул сердито обернулся, но тут же с улыбкой вскочил. Перед ним стоял Зейн-ад-дин.

— Хорошо подремали? — как всегда весело, сказал он. — Сколько кувшинов с золотом вы нашли на дне моря мечтаний? Любовались ли на эти диковины?

Арсланкул, покраснев, кивнул головой.

— Той продлится семь дней, еще хватит времени насмотреться, — продолжал Зейн-ад-дин. — Идемте! Есть и другие интересные зрелища.

Они остановились перед главным входом в Баг-и-Заган. Зейн-ад-дин перекинулся несколькими словами с распорядителями тоя и незаметно провел своего спутника в сад. Они немного погуляли, потом Зейн-ад-дин увидел шахматистов, расположившихся на ковре под деревом, и забыл обо всем на свете. Арсланкул пошел один бродить по великолепному саду, о котором он так много слышал. По аллеям прогуливались надменные вельможи, чиновники, щеголеватые молодые люди, блиставшие одеждой, разговором и изящными манерами. Арсланкул сперва чувствовал себя неловко. Но сотни нукеров и работников сновали повсюду, нанятые своим делом, и никто не замечал их. Это приободрило Арсланкула. Только теперь он понял, что означают слова «пышность» и «великолепие». По случаю тоя Баг-и-Заган с его многочисленными древними дворцами выглядел еще роскошнее, чем всегда. Чего только там не было! Творчество самых знамениты» художников, живописцев и зодчих Герата нашло здесь прекрасное, многообразное воплощение. В глубине сада, перед сверкающими, словно волшебное зеркало, хаузами каждый из четырнадцати сыновей государя построил для себя роскошно украшенный дворец. В каждом дворце царевичи пируют со своими джигитами, приближенными и гостями. В четырнадцати местах пир!

Арсланкул издали любовался дворцами царевичей. Только у старшего сына Бади-аз-Замана-мирзы пиршество происходило без шума, а царевич был одет, как обычно. Во дворце горбатого Гариба-мирзы, недурного стихотворца, пировали поэты, музыканты и певцы. Притаившись за деревом, Арсланкул долго слушал пение и музыку.

Вот царские чертоги Музаффара-мирзы. Пятнадцатилетний жених одет в халат с золотыми цветами. На аккуратно намотанной чалме, надо лбом, сверкают крупные драгоценные камни. На кончике чалмы колышется джига.[102] Справа от Музаффара-мирзы горделиво восседает Туганбек. Все джигиты блистают сшитыми для тоя роскошными халатами, украшенными драгоценными камнями. Молодые красивые кравчие с изящными поклонами и мягкими, как у девушек, движениями подносят одну за другой золотые чаши.

Арсланкул, скрежеща зубами; посмотрел на Туган-бека и быстро пошел дальше. Выйдя из-за деревьев, он невольно зажмурил, глаза, ослепленный сверкающими золотыми лучами.

Подойдя ко дворцу, перед которым не было никого, кроме двух нукеров с копьями, он в удивлении остановился. Лепные орнаменты и рисунки из золота на ярком лазурном фоне ошеломили его. Он увидел одного знакомого водовоза, и тот рассказал ему, что султан выстроил это удивительное здание специально для себя, что по ночам тут происходят шумные пиршества, на которых султан, беки, везиры и даже сам шейх-аль-ислам иногда напиваются допьяна.

Водовоз потащил Арсланкула на кухню, усадил его и принялся угощать, Арсланкул разговорился с работниками кухни, они были подпоясаны камышом, лица их были выпачканы сажей. Рассказав обо всем что видел, он лукаво улыбнулся я тихо произнес:

Взгляни, о царь, на ткань ковров твоих, —Их роскошь соткана из душ людских.На блеск рубинов пурпурных взгляни —Людскою кровью светятся они.

Правильные слова! — Кто это сказал? — спросил молодой работник.

— Сам догадайся кто. Самый правдивый поэт в нашем городе, — ответил Арсланкул.

— Ну, конечно, наш Алишер! — убежденно воскликнул работник.

— Если Маджд-ад-дин Мухаммед будет и дальше управлять страной, если государь устроит еще один — два таких пира, то у людей не останется в жилах ни капли крови, — с расстановкой сказал водовоз.

Все принялись толковать о достоинствах Навои, о его судьбе, о встречах с поэтом, и эта теплая задушевная беседа затянулась надолго.

II

По случаю тоя на многочисленных гератских площадях, в частности на Хауз-и-Махияне и на Ид-Гахе, каждый день происходили гулянья. Хусейн Байкара, а с ним и все царевичи и вельможи, восседая на особом помосте, смотрели конские скачки, игру в чавган, борьбу, бои на палках и тому подобные забавы. Как истый Затейник многих из этих состязании, султан сам называл победителей.

На седьмой день — день заключения брачного договора — торжество достигло высшей точки. Звуки барабанов и карнаев, доносившиеся с высоких порталов медресе и городских укреплений, раздирали воздух. На улицах и дорогах волновалось человеческое море.

Вечером тысячи людей устремились к Пуль-и-Малану, чтоб встретить невесту. Там уже шумела пестрая толпа — джигиты из личной свиты Музаффара-мирзы, вздымавшие на дыбы коней в роскошной сбруе, надменная пышно одетая гератская знать и сотни музыкантов, певцов, забавников. Высоко подвешенные факелы рас сеивали сгущавшиеся сумерки, заливая вокруг все волнами света. На слонах, украшенных от хвоста до хобота коврами и шелковыми попонами, возвышались пестрые носилки. На них гордо восседали погонщики в диковинного покроя одеждах.

— По обе стороны дороги от Пуль-и-Малана до сада Джехан-Ара, украшенной индийскими, китайскими и египетскими тканями, выстроились музыканты и певцы. Через каждые несколько шагов были расставлены маленькие, словно игрушечные, супы. На супах[103] сидели, закрыв лица кружевными платками, придворные женщины и невольницы, ожидая невесту, чтоб осыпать ее серебром и золотом.

Внезапно воздух огласили крики: «Невеста едет!»

Невесту Ханзаде-бегим, выехавшую из своего жилища со свитой на десятках разукрашенных повозок, осененных навесами, шумно приветствовал прежде всего Пуль-и-Малан. Царевна, окруженная молодыми женщинами, стояла под огромным сюзане, которое держали над нею невольницы. Беки и джигиты Музаффара-мир-зы во главе с Туганбеком выстроились перед Ханзаде. Знатные женщины, посланные из дворца Хадичойбегим, поздоровавшись с невестой и ее близкими, осыпали всех горстями золотых и серебряных монет. Люди, давя друг друга, подбирали монеты; со слонов посыпались новые пригоршни денег. Звуки музыки, голоса певцов, ржание лошадей, рев толпы наполняли воздух.

Вслед за слонами двигался поезд невесты. Музыканты, стоявшие по обеим сторонам дороги, под звуки лютней, тамбуров, ситаров,[104] бубна и ная медленно и торжественно направлялись к саду Джехан-Ара. Женщины, окружавшие невесту, затянули свадебную песню.

С каких лугов тот ветерок, с каких полей, яр-яр! Дыханье чье зажгло огонь в душе моей, яр-яр!..

Невольницы под восторженные крики толпы бросали на землю горсти монет, вложенных в скорлупки миндаля и фисташек; при ярком свете факелов миндалины рассыпались раскаленным дождем горящие угольков.