Гарсиа Маркес - Сергей Марков

(Именно эту фразу Маркес повторит в романе «Сто лет одиночества», вложив её в уста непоседливого Хосе Аркадио Буэндиа, выменявшего у цыган магнитные бруски.)

— Я верю тебе, — отвечала золотоокая в заходящих лучах солнца Мерседес.

Маркес научил молодую жену готовить (живя с мамой, Мерседес была не слишком в этом искусна), притом не только традиционные латиноамериканские блюда, но и французские, итальянские и даже баскские, индийские и китайские. Научил быстро и эффективно убираться в доме — они сняли квартиру с хорошим видом из окон неподалёку от Плинио и редакции. Он растолковал ей, что к чему в его уже весьма многочисленных рукописях, к которым Мерседес отнеслась с таким пиететом, таким благоговением — как к ценнейшим папирусам, Книге мёртвых Хунефера, — что ему стало не по себе. И в ту минуту он окончательно понял, что она, полагаясь только на него, ему верит. В него — верит. Что-то в нём чувствует исконным, возможно, древнеегипетским или ещё гораздо более древним и верным чутьём — женским.

Крупнейшая газета «Насьональ», главным редактором которой был писатель, мэтр Мигель Отеро Сильва, объявила все-латиноамериканский конкурс на лучший рассказ и лучший репортаж. Плинио уговаривал Габриеля участвовать в конкурсе, аргументируя тем, что редактор известен левыми политическими убеждениями и «вообще свой и хорошо ориентируется». Уверял, что премии за ними, его, Мендосы, репортаж и рассказ Габо наверняка будут признаны лучшими, никто сейчас сравниться с ними не может.

Чувствуя себя обновлённым после женитьбы, Маркес не пожелал выступать со старыми рассказами, решив представить новый — «Сиеста во вторник». В этом коротком рассказе, написанном за несколько ночных часов, пока молодая жена спала в сладостном изнеможении, есть нечто моцартианское. И потом, после Нобелевской премии, автором и большинством критиков он считался одним из лучших, если не лучшим его рассказом.

Сюжет, как в большинстве рассказов Маркеса, внешне прост. В городок, где убили сына, едет женщина с двенадцатилетней дочкой. Одеты они бедно, в строгий траур. В облике женщины «ощущалось подчёркнутое спокойствие человека, привыкшего к бедности». По дороге в вагоне третьего класса перекусывают — сыр, маисовая булка и сладкая лепёшка.

Автор постепенно, как бы вместе с прибывающим поездом (классическая начальная мизансцена мирового кинематографа — фильм Огюста и Луи Люмьера «Прибытие поезда на вокзал Ла-Сиоты», 1895), вводит в атмосферу рассказа, точными мазками рисуя пейзаж.

«Поезд вышел из подрагивающего коридора, образованного ярко-красными скалами, и углубился в симметричные и бесконечные банановые плантации; воздух стал влажным, но и здесь всё равно ещё не ощущалось моря. Едкий дым проник сквозь вагонное окно. По узкому шоссе, идущему параллельно железной дороге, тащились повозки, запряжённые быками, нагруженные зелёными банановыми гроздьями. <…> На станции не было ни души. На другой стороне улицы, где на тротуар отбрасывали тень миндальные деревья, была открыта только бильярдная. Городок плыл в знойном мареве…»

Они сошли с поезда и, «стараясь быть всегда в тени от деревьев и не нарушать сиесту, женщина и девочка прошли весь городок. Они направлялись к дому священника…». Священник, как и весь город в это пекло, спал. Но женщина была настойчива, хотя и внешне спокойна. Она попросила ключи от кладбищенских ворот. И пояснила, что хотела бы навестить могилу Карлоса Сентено.

«Священник явно не понимал.

— Это вор, которого убили здесь на прошлой неделе, — сказала женщина всё тем же ровным тоном. — Я — его мать.

Священник внимательно посмотрел на неё. Она глядела ему прямо в глаза, со спокойным превосходством, и священник смутился. Он опустил голову и начал писать…»

За несколько дней до этого в нескольких кварталах от дома священника сеньора Ребека, одинокая вдова, услышав сквозь шум дождя, что кто-то пытается с улицы открыть дверь её дома, поднялась с постели, отыскала на ощупь в платяном шкафу старый револьвер, из которого никто не стрелял со времени полковника Аурелиано Буэндиа, и вышла в прихожую. «Ведомая не столько звяканьем замка, сколько страхом, накопившимся в ней за двадцать восемь лет одиночества, она определила внутренним зрением не только место, где была дверь, но и точную высоту, на которой находился замок. Сжала револьвер обеими руками, зажмурила глаза и нажала на собачку…»

Она застрелила Карлоса Сентено, единственного сына приехавшей в городок женщины.

«— Вы никогда не пытались наставить его на честный путь?

Женщина ответила, только окончив расписываться:

— Он был очень честным.

Священник поочерёдно взглянул на женщину и на девочку и с жалостливым изумлением убедился, что они и не собираются заплакать.

Женщина продолжала всё тем же ровным тоном:

— Я ему говорила, чтобы он никогда ничего не смел красть, как бы сильно ни был голоден, и он слушался меня. Раньше, когда занимался боксом, он, ослабевший от ударов, по три дня отлёживался в постели.

— Ему выбили все зубы, — сказала девочка.

— Да, — подтвердила мать. — У каждого куска, съеденного мной, был вкус ударов, которые получал мой сын по субботам вечером…

— На всё воля Господня, — сказал священник».

У дома священника собрались люди и смотрели на женщину с девочкой. Священник предложил подождать до вечера или выйти через внутренний двор, сестра священника дала зонтик от солнца.

«— Спасибо, — ответила женщина. — Нам и так сойдёт.

Она взяла девочку за руку и вышла на улицу».

На этом рассказ кончается. Очень короткий, на несколько страничек рассказ. И по-прежнему слышен в нём великий североамериканец Хемингуэй — но присутствует настолько мощный, уже маркесовский подтекст, вплетённый в неповторимо переданную атмосферу, что именно «Сиесту во вторник» автор этих строк вспомнил, увидев уже в 2000-х годах в селе Городня Тверской области в жаркий июльский полдень женщину на церковном кладбище над излучиной Волги, стоявшую с девочкой у могилы недавно застреленного бандитского авторитета по фамилии Заморин. И зевающего после сытного обеда батюшку увидев… Казалось бы, где колумбийский городок с неким Карлосом Сентено, Ребекой, полковником Аурелиано Буэндиа, а где Городня Тверской области с бандюганом, носящим гордое погоняло Замора! Но их объединяет Маркес.

…На конкурсе ни репортаж Мендосы об аристократе-коммунисте Густаво Мачадо, ни рассказ Маркеса не были отмечены никак. Плинио проиграл спор на бутылку «Гаваны-клаб», которую друзья и распили, обсуждая события на Кубе.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});