Буревестник - Петру Думитриу

Рыбаки смеялись до слез.

— Ах, как иногда хорошо живется на свете! — воскликнул Лука, кончив есть и привалившись к бочонку с водой. — А тебе, Адам, почему не вернуться в деревню и не стать снова рыбаком?

— Да вот привязался к своей работе, — улыбнулся Адам.

— Сколько ты получаешь? — спросил Лука.

Адам назвал сумму — несколько сот лей.

— А я зарабатываю вдвое и втрое, а иногда и вчетверо больше. Айда, Адам, с нами рыбачить!

— Говорю тебе, что я люблю свою работу и бросить ее не мог бы.

Лука окинул его внимательным взглядом:

— Я нарочно спросил — послушать, что ты скажешь… не сердись на меня…

— Слышишь? — вдруг спросил Адам, настораживаясь и всматриваясь вдаль.

— Что такое?

До них донесся глухой, протяжный крик, потом другой.

— Дерутся! Скорей, ребята, а то как бы они не убили друг друга!

* * *

Утром Ермолай, в одной лодке с которым были Симион Данилов и еще один рыбак, сказал обращаясь к последнему:

— А ну-ка, Тихон, посмотри, есть еще что-нибудь в той чушке?

Чушкой у них называлась пузатая бутылка с цуйкой. Она оказалась пуста.

— Ничего нету, Ермолай. Когда это ты успел все вылакать?

— Я? Да я капли в рот невесть с каких пор не брал!

— Ты ее ночью, пока мы спали, всю выхлестал, — мрачно заявил Симион. — А меня как раз такая жажда разбирает, что мочи нету…

— Выпей воды, — посоветовал Тихон.

— Слышишь, что он говорит, брат Ермолай?

— Я слышу, что говорит брат Тихон, и не удивляюсь его преподобию, — сказал Ермолай. — Человек он хороший. Хоть хорошему человеку не годится бояться цуйки, но он ее боится — и все-таки остается хорошим человеком. Не знаю уж, как это у него получается…

— Вовсе я ее не боюсь, — возразил Тихон, — только по этакой жарище работать выпивши даже и нездорово…

— Ничуть! — заревел Ермолай, ударяя себя в грудь, которая отозвалась, как хорошо натянутый барабан. — Спирт, брат Тихон, питье самое здоровое! Он чистый и крепкий; от него, брат Тихон, у человека силы прибавляется. По этой причине те, которые, как ваше преподобие, предпочитают воду, бывают слабосильны…

Тихон только обиженно пожал плечами. Все трое принялись за работу. Немного погодя, Ермолай, который опять что-то надумал, нарушил молчание:

— Симион, — сказал он обращаясь к Данилову, — приметил рыбаков из Констанцы?

— Приметил: вон они на двух лодках.

— А как ты думаешь, им наживы не нужно?

Симион удивленно посмотрел на Ермолая:

— Наверно надо… — пробормотал он. — Лишь бы нашлась добрая душа, которая бы им эту наживу продала…

— С ума вы сошли, что ли! — вмешался Тихон. — Торговать наживой для крючковой снасти!

— А что она — твоя, что ли? — спросил Симион.

Ермолай смущенно молчал.

— Нет, не моя, — ответил Тихон, — но государство предоставляет нам наживу бесплатно, чтобы мы себе ею на хлеб зарабатывали… Продавать ее, братцы, нельзя — совестно.

Данилов грубо обругал товарища и поглядел на Ермолая, ожидая, что он скажет. Но Ермолай, не поднимая головы, смотрел себе под ноги, словно там находилось что-то, поглощавшее все его внимание. Однако на дне лодки ничего, кроме сухой, серебристой чешуи, облепившей просмоленную обшивку, не было. Симион молчал. Так прошло полчаса.

— Хорошо бы теперь глотнуть цуйки, — со вздохом сказал Ермолай.

— Кто ж виноват, что ты глуп! — проворчал Симион.

— Опять начинаете? — сказал Тихон.

Он уже думал, что Ермолай готов отказаться от своей затеи, но не тут то было.

— Что ж? Продадим половину скумбрии, другой наживим наши крючки — и готово.

— Ермолай!

— Молчи, а то по роже заеду, — пригрозил Симион Тихону.

Прошел час. Никем не управляемая лодка колыхалась на ленивой волне. Ермолай, мурлыкая песенку, блаженно глядел в небо. Симион сосредоточенно, напряженно думал все о том же, что уже давно, дни и ночи, занимало все его мысли; Тихон, слабый на вино, был не менее пьян, чем остальные. Они продали целую корзину мелкой скумбрии — все, что у них было — и выпили три бутылки цуйки: Ермолай полторы, Симион одну, Тихон — полбутылки. Ермолай, находившийся в блаженном состоянии, чувствовал безмерную любовь ко всему человечеству. Оглядев мутными глазами Симиона и заметив его уныние, он проникся к нему жалостью и принялся утешать:

— Брось, Симион! Все равно этому горю никак не поможешь — жизнь! Ты что хотел? Силой ее удержать? — Нельзя! Ты, Симион, собака, и взял ее обманом; потому, по-настоящему, она за тобой оставаться не обязана. А он человек хороший; отчаянный, но хороший и имеет полное право ее у тебя забрать. Убиваться тебе о ней нечего. Хоть и сволочь ты, Симион, а я тебя все-таки люблю, здесь ты у меня, в самом сердце…

Он ударил себя кулаком в грудь и полез целоваться. Симион вздрогнул, побледнел и с такой силой ударил Ермолая по лицу, что тот грохнулся навзничь на дно лодки.

— Убью! — взревел Симион, глядя на Ермолая ошалелыми глазами, и полез за ножом.

Ермолай поднялся и, схватив его одной рукой за горло, другой с размаха ударил по виску. Тихон бросился их разнимать. Ермолай, одним ударом кулака по лбу, выкинул его за борт. Симион, оправившись, снова взялся за нож. Ермолай ударил его несколько раз подряд. Симион вцепился ему в горло и принялся душить. Несмотря на свою бычачью шею, старшина уже посинел и выпучил глаза, но извернулся и больно ударил противника ногой в живот. Симион полетел в воду. Ермолай остался один в лодке и торжествующе захохотал, держась за свой толстый живот. При виде этих двух врагов, тщетно пытавшихся попасть обратно в лодку и барахтавшихся в воде с вытаращенными глазами, что делало их похожими на лягушек, им овладела безумная веселость. Схватив весло, он стал баловаться, стараясь ударить их по темени или удержать под водой. Попытки Симиона и Тихона уберечься от ударов только увеличивали восторг пьяного Ермолая; особенно веселили его их старания ухватить весло руками. Победитель ловко маневрировал этим веслом, то отводя его ровно настолько, чтобы они не могли до него дотянуться, то хлопая их лопастью по башке. Тихон, который был менее пьян, чем Симион, раньше него сообразил, что эта игра могла продолжаться очень долго и стал звать на помощь.

Вскоре обе лодки, в которых разместилась вся бригада Луки Георге, уже неслись полным ходом к месту происшествия. Одной из них управлял сам Лука, другой — Адам Жора. Гребцы ёкали от натуги, весла скрипели, вспенивая воду. Первым подошел Лука и с такой силой ударил носом в лодку Ермолая, что тот хлопнулся на банку, потом вскочил и пустил свое весло колесом по воздуху, угрожая размозжить голову каждому, кто осмелился бы к нему приблизиться. Адам задержался, чтобы вытащить из воды Тихона и Симиона, и крикнул Ермолаю перестать, но в этот миг Лука прыгнул к Ермолаю в лодку и ударил его по затылку. Ермолай закачался и опустил весло, которое сейчас же вырвал у него Лука.

— Ты что? — обиделся Ермолай. — Чего дерешься, а? Какой ты после этого коммунист, если рукам волю даешь?

Он, казалось, готов был заплакать от обиды и возмущения.

— По-твоему, если я коммунист, так должен смотреть, как ты будешь убивать своих товарищей? — возмутился Лука. — Разве они не такие же рыбаки, как ты? Из-за чего это вы поссорились?

Но Ермолай, как ни старался, так и не мог вспомнить, с чего у них началось. Это сильно его смутило.

— Я виноват! — кричал он в припадке раскаяния. — Простите меня, братцы! Давайте мириться!

Он обнял избитых, мокрых, обалдевших от драки и продолжительного купания Симиона и Тихона и принялся их целовать, несмотря на их отчаянную ругань. Это было так смешно, что остальные не выдержали и рассмеялись. У Ермолая рот, усы, борода — все было в крови от первого удара Симиона, так что, целуя своих бывших противников, он основательно их испачкал.

Вид окровавленных товарищей еще более разжалобил Ермолая и еще более развеселил присутствующих. Через час все трое снова работали, насаживая крючки занятой скумбрией. Ермолай был грустен; Симион, избегавший смотреть в глаза Адаму, вел себя с напускным спокойствием; Тихона одолевал сон.

Через несколько дней на пароходе состоялось общее собрание рыбаков, кончившееся большим позором для Емельяна и Ермолая. Многие внесли предложения отобрать у Романова бригаду, а Ермолая вообще не пускать на промысел, но они слезно просили их на этот раз простить и дать им возможность исправиться. И действительно, Ермолая с тех пор ни в чем нельзя было упрекнуть: он больше не пил на работе и исправно доставлял на базу рыбу. Бригада Емельяна увеличила свои снасти на пятьсот, и даже на тысячу крючков, и сейчас же вышла на первые места в соревновании, догнав бригады Луки Георге, Вангели и молодежную, старшиной которой был Косма. Адам проводил дни и ночи в море и, встречаясь с Емельяном и Ермолаем, обращался с ними, как раньше, ничем не напоминая о случившемся. «Это только начало, — думал он. — Работы впереди еще очень много».