Иллюзии без иллюзий - Игорь Кио

Как-то в Горький, где я был на гастролях, приехал по своим делам министр внутренних дел Николай Анисимович Щелоков. Ну и, как тогда было принято, в ложе накрыли стол, и после представления он пригласил и меня. Министр держался демократично и запомнился очень смешным тостом: «Я хочу выпить за две вещи, которые люблю в жизни больше всего». Все крайне заинтересовались — слухов о Щелокове всегда ходило более чем достаточно. Он сказал: «Я хочу выпить за цирк и баню».

Судьба сводила меня с высокими руководителями и за рубежом.

1972 год, премьера нашего цирка в Стокгольме в большом Дворце спорта. До начала минут десять, я стою в проходе вместе с нашим импресарио господином Эльстремом. Публика рассаживается на свои места. Вдруг он радостно, увидев, очевидно, кого-то из своих хороших знакомых, машет ему по-свойски рукой, приветствует. Тот в ответ тоже машет и улыбается — и вдруг, я смотрю, Эльстрем ему показывает, мол, подойди сюда. Тот встает, извиняется перед супругой, подходит к нам (а рядом с нами переводчик), и Эльстрем говорит, а переводчик переводит, что вот я хочу вам представить самого знаменитого иллюзиониста в мире, то-то, то-то, говорит длиннющую тираду про меня. Собеседник — швед — все это выслушивает с очень большим интересом, говорит, что счастлив со мной познакомиться, желает мне всяческих успехов и возвращается на место, в свой двенадцатый ряд, где его ждет супруга. Но я обратил внимание, что, когда происходил наш короткий разговор, публика проявляла к нам повышенное внимание, — и я, при всем желании, не смог отнести это на счет своей известности, потому что в Швеции был впервые и никто там меня не знал. Я догадался, что швед, подходивший на зов импресарио, какая-то известная фигура. И естественно, когда он отошел, спросил Эльстрема через переводчика: «Скажите, а кто это был?» На что тот небрежно мне ответил: «А это наш премьер-министр Пальме».

В 1970 году в Брюсселе, где мы работали, у акробата Алика Понукалина из труппы Владимира Довейко сломались ходули, на которых он делал свой рекордный двойной сальто-мортале. И нужно было срочно починить их или изготовить новые. И его направили с представителем нашей антрепризы в какие-то мастерские при королевском дворце. Когда Алик шел к этим мастерским, в окрестностях дворца ему повстречался человек со свитой, которого сопровождавший акробата бельгиец остановил, почтительно поприветствовал и сказал: «Вот русский артист, чемпион, рекордсмен, такие делает сальто-мортале, и вот поломалась его…» «Ой-ой-ой, — посочувствовал тот человек, — надо ему немедленно помочь!» — «Мы поэтому и приехали в мастерские…» Когда они распрощались и процессия пошла своим путем, а Понукалин с бельгийцем — своим, Алик спросил: «Кто это такой? Какой-то важный человек?» — «Это наш король Бодуэн».

В 1967 году наше большое турне по Северной Америке начиналось в Монреале, потому что осенью там завершалась всемирная выставка «Экспо-67». Ну, всемирная выставка, это, понятно, крупнейшее мировое событие. И главным человеком на период выставки был, конечно, генеральный комиссар «Экспо». И вот в Монреале во Дворце спорта «Морис Ришар», названном в честь знаменитого канадского хоккеиста, перед началом представления — огромный переполох. Полиция, журналисты, наш импресарио Кудрявцев выскочил, ажиотаж необыкновенный: что? кто? кто приезжает? в чем дело? И вдруг видим, подъезжает «мерседес» или, там, я не знаю, «кадиллак» и оттуда выходит человек, которого все фотографируют, у которого журналисты пытаются взять интервью, который приковывает всеобщее внимание. И мне говорят — это генеральный комиссар «Экспо». Действительно, важная фигура и, наверное, человек, занимающий высокий пост в правительстве. Всеобщий переполох, Кудрявцев кланяется, журналисты фотографируют, тут же охрана, но вдруг, после какой-то короткой беседы, я смотрю, генеральный комиссар садится в машину и уезжает. И с ним — охрана, журналисты, все сопровождающие лица… Я подхожу к нашему импресарио Кудрявцеву: «Николай Федорович, это генеральный комиссар «Экспо»?» — «Да, да! Это для нас большая честь». Я говорю: «А почему же он не остался?» На что Кудрявцев мне совершенно спокойно сказал: «Батенька мой, а что я мог сделать? У меня нет билетов. Он же не позвонил заранее. Если бы он позвонил, я бы оставил ему места, а так куда же я его дену? У меня нет билетов».

А в 1968 году в Нью-Йорке приехали к нам на представление генеральный секретарь ООН У Тан и представитель Советского Союза в ООН Николай Трофимович Федоренко. Федоренко с У Таном сидели в каком-то восемнадцатом ряду, на самых неудобных местах. Почему? Да потому — нет у них там правительственных лож, а позвонили они, что хотят прийти в цирк, поздно. Поэтому посадили туда, куда были билеты. Точнее, не посадили, а продали им билеты. А потом У Тан с Федоренко прошли за кулисы и У Тан сказал речь, какую и должен был сказать, наверное, генеральный секретарь ООН. А Федоренко обвел взглядом артистов и спросил: «Вы знаете, что я вам хочу сказать?» — после этого сделал паузу минуты на три, которой мог бы позавидовать любой мхатовский артист, и наконец произнес: «У меня просто нет слов».

Николая Трофимовича Федоренко я знал еще по Японии, где он был нашим послом. Николай Трофимович — человек, ничего общего не имевший с партийными чиновниками того толка и времени. В шестьдесят первом году, когда мы прибыли в Японию, было так заведено, что артисты первым делом должны были посетить наше посольство. Посол заранее делал накачку, указывал, как себя здесь вести. Жара в Токио сорок градусов, все ходят в рубашках, а кто-то в шортах, но мы едем в посольство, как нас предупреждали, в черных костюмах и галстуках. В большом конференц-зале ждем посла, потные, задыхающиеся от японского зноя. И вдруг открывается дверь, входит человек без пиджака, рубашка с короткими рукавами, красный галстук-бабочка и точно такой же, как я потом обратил внимание, ремешок для часов. Он говорит нам: «Дорогие товарищи! Я рад, что вы приехали… вы знаете, мои сотрудники вам, наверное, лучше расскажут о тех сложностях, с которыми вы здесь встретитесь… А я вам одно только могу сказать… Вот мы с вами сейчас беседуем. Если вы думаете, что нас никто не слушает, то ошибаетесь». В этот момент к нему подошел какой-то его помощник, сказал что-то на ухо, он воскликнул: «Ой, простите, пожалуйста!» — и ушел. После этого кто-то из сотрудников посольства рассказывал нам про козни ЦРУ и про японскую разведку и как все там мечтают устроить провокацию и скомпрометировать кого-нибудь из нас. Культура, элегантность, интеллигентность Федоренко совершенно не вязались с его ролью партийного посла. Как я узнал потом, он сделал своеобразную карьеру. Николай Трофимович считался одним из лучших китаистов в нашей стране. И естественно, когда состоялась встреча Мао Цзэдуна со Сталиным, его пригласили переводчиком. И в конце беседы двух великих руководителей Мао Цзэ-дун сказал Сталину: «Вы знаете, этот молодой человек знает наречие финцжу (я условно говорю) лучше, чем я». Назавтра «этот молодой человек», минуя все ступени, уже был членом-корреспондентом Академии наук СССР…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});