Сибирский ковчег Менделеевых - Вячеслав Юрьевич Софронов

всем при том об отставке Иван Павловича сокрушался вполне искренне и откровенно. Но предстояло еще сообщить о том во всеуслышание, собрав вместе учителей и надзирателей у себя в кабинете.

В это время к гимназии как раз подходил один из тех завзятых бузотеров, недавно прибывший из Петербурга молодой выпускник столичного университета Василий Львович Лисицын. Завидев убирающего снег сторожа, он обратился к нему со словами:

– Что там Иван Павлович? У себя будут?

– А как же, где ему быть-то, хмурый только сегодня, больной что ли… Болтают будто бы… Ой, не знаю, ничего не знаю, идите, там вам все и скажут. Одно слово, болтают разное…

– И что болтают?

– Да говорю же, не знаю, как и сказать… Он ведь этот год почти совсем ослеп…

– Ты уж скажешь… Служит который год и все ничего, очки носит, а так…

– Курьер нонче был…

– Что за курьер?

– С бумагой от самого попечителя из Казани, не первой раз приезжает…

– И что?

– Да ничего. Слышал, будто плакали потом их превосходительство…

– Ты уж скажешь… С чего бы вдруг…

– От того все, от того…

– Да не тяни, Прокопич, сказывай как есть…

– Будто бы отставку ему привезли из Казани. Не иначе…

– Да не может быть, он же еще… ого-го, орел…

– Орел да уже не тот, перышек-то поубавилось…

– Ну, дальше то что?

– А дальше не знаю, поди известят али седни, али после когда… Все ждут… Хотели занятия отменить да он, Менделеев-то, молчать изволит, а без него как…

– Ой, ничего, от тебя, Потапыч, не добьешься, пойду в аудиторскую, может, там чего скажут, прощай покуда.

– И вам здоровьица, ваше благородие. А чего там узнаете, уж извольте и мне сообщить. Я ж при Иване Павловиче, нашем Менделееве, который годик служу на этом самом месте, он почти всегда со мной, как с родным беседует, а на празднички всегда дарит чем, то листиком бумажным на самокрутки, то шаньгой с капустой, а на Пасху непременно яичко крашенное и целует в щечку. Говорю же, как родного, – от своих воспоминаний он прослезился и грязной рукавицей отер щеку, глянул наверх, где молодой учитель легко взбегал по крутым степеням.

В аудиторской Лисицын увидел педагогов, столпившихся в центре большой светлой комнаты, где возле окон стояли столы, покрытые зеленым сукном, на полках бюстовые фигуры древнегреческих и римских деятелей, мифических героев, а в центре висел портрет императора Николая Павловича; рядом, чуть покосившийся портрет прежнего императора Александра, которого никак не решались вынести вон. Некоторые из учителей курили длинные трубки с чубуками. Все были донельзя оживлены и переговаривались меж собой. Лисицын обратился к ближайшему из них:

– Слухи верны?

– Какие слухи? – испуганно спросил тот.

– Об отставке старика Менделеева?

– Василий Львович, молоды вы еще, а уже, как все старики, в слухи верите. А я слышал, будто вы жениться надумали…

– Это на ком же? – раскрыл тот удивленные глаза.

– Так на нашем Потапыче, вас часто вместе видят, все шушукаетесь о чем-то…

– Алексей Кузмич, позвольте…

– Нет, не позволю, вы всего лишь коллежский регистратор, а обращаетесь к надворному советнику, то есть ко мне, прошу заметить, дворянину, даже не поприветствовав его. Как такое возможно?

– Извольте заметить, что я дворянин потомственный, а вы дворянство свое через просиженные рейтузы получили на склоне лет, еще даже императором не утверждены и неизвестно, будете ли. Да и потом, знаете ли, у меня диплом императорского университета, а вы после уездного училища в семинарии латынь зубрили: вине, вэри, вита и витийствуете до сих пор. Без диплома! А так, по дружбе с кем-то там, кого и в живых давно нет. Что скажете? А жалованье ваше…

– Ну, знаете, молод вы еще меня уму-разуму учить, а тем более дерзости говорить во всеуслышание! Если вы не замолчите…

– То, что тогда? Стреляться предложите? А ручки-то дрожат. Да хоть сейчас…

– Господа, – раздался голос другого учителя со стороны, где все прекратили разговоры и настороженно смотрели в их сторону, – в такой день…

– А чем он «такой», – выкрикнул, не сдерживаясь, Лисицын, надвигаясь и заставив пятиться пожилого коллегу. – Нет, вы скажите мне, чем этот день от других отличен? Отставкой нашего немощного директора? И кого это удивит? Да ему давно пора у себя на дворе кур кормить, поскольку он куриной болезнью который год болен, – он громко захохотал, но поддержки не встретил. – Дисциплины в гимназии никакой. Окружил себя недоучками, крючкотворами! А что они могут дать? Разве что латынь никому не нужную. Вот передо мной один такой торчит, – он ткнул пальцем в пожилого коллегу, – зато нам, столичным выпускникам, что осталось? Дроби на доске писать для купецких жирных недоумков?! А они им не больно и нужны. Вот если бы…

В этот момент открылась дверь, и в комнату вошел старший инспектор, при появлении которого все смолкли.

– Господа, – объявил он хорошо поставленным голосом, – его высокопревосходительство и кавалер директор гимназии Иван Павлович Менделеев просят всех к нему на аудиенцию. Он имеет честь… – на этом он ненадолго замолчал, пытаясь сформулировать следующую фразу, но затем коротко закончил: – Просит вас заслушать его сообщение. Честь имею…

Все потянулись в коридор, а молодой учитель, проходя мимо пожилого коллеги, изо всех сил наступил ему на ногу, отчего тот присел и громко взвыл, попытался схватить обидчика, но тот ловко выставил свой локоть и заехал тому в лицо, разбил очки, выскочил вслед за остальными в коридор. Пожилой же, уцепившись за спинку стула, остался стоять, поджав под себя больную ногу.

Менделеев, находившийся в своем кабинете, сидел распрямив спину в громадном протертом во многих местах кресле, а вездесущий Потапыч втирал ему в область глаз какую-то мазь ярко-желтого цвета, отчего тот моргал редкими ресницами и пытался поймать сердобольного помощника за руку.

– Фу, смрад-то какой, – отмахивался он, – а точно поможет?

– То, ваше высокоблагородие крысиный жир и от гадюки яд. Сам добывал. Давно только стоит, потому и пахнет дурно. От всех хворей помощь дает, должен и от вашей немощи непременно излечить…

– Поди вон, люди идут…

Потапыч покорно шмыгнул за печку, но из кабинета не вышел, а Менделеев поспешно водрузил на нос очки с толстыми линзами и чуть привстал навстречу входящим учителям.

– Милости прошу, милости, – слегка кланялся он, плохо различая, кто перед ним, скорее ориентируясь интуитивно, чем зрительно. – Все собрались, надеюсь? Ждать больше не будем… Франц Адамович, – обратился он к инспектору, – зачитайте сегодняшнее послание от попечителя Казанского округа, к которому мы имеем честь принадлежать. Прошу…

– Сам-то, поди, уже и буковок не различает, – злобно шепнул стоящему