Письма к Фелиции - Франц Кафка

17.06.1913

Любимая Фелиция, Ты ведь получила мое такое трудное письмо? Я был с ним очень неосторожен. Вечером, уже довольно поздно, я вышел из магазина (родители возвращаются только на следующей неделе, Оттла давно выздоровела, ем, как всегда, и к еде по-прежнему равнодушен) и, поскольку я еще хотел отправить письмо, поспешил к вокзалу. Но меня задержал знакомый (увидев конверт у меня в руке, он поинтересовался, что за письмо, я в шутку ответил: «Предложение руки и сердца», он как шутку и воспринял; да и как, в самом деле, такому ответу поверить?), и теперь, чтобы письмо взяли, мне надо было идти на перрон. Намереваясь купить перронный билет, я сунул в автомат монетку, но билеты в нем кончились, и он мою монетку выплюнул. Я второпях направился к другому автомату, и тут из безлюдных темных глубин зала ожидания первого класса выплыл некий человек, седой усатый старикан, может железнодорожный служащий, но не обязательно, я толком не успел даже его разглядеть и ни за что в жизни не узнаю, вызвался опустить мое письмо и, почти не дожидаясь моего согласия, забрал у меня конверт и монетку, я же, оторопев от смущения – состояния, в котором я пребываю чаще всего, – успел только, словно в полусне, пробормотать: «Но я могу на вас положиться?» – однако и старикана, и письма уже и след простыл.

Я сегодня был так счастлив, получив от Тебя и письмо, и открытку (на квартиру все приходит позже, открытку я получил только сегодня днем). Выходит, Ты считаешь, что я стал непунктуальным корреспондентом? Но не по своей же вине? Нет уж, чего нет, того нет, особенно по сравнению с Тобой. Или, может, Ты имеешь в виду, что вообще есть средства общения лучше писем? Что ж, в этом Ты, возможно, права, хотя и не безусловно. Но что означает Твое недавнее замечание, что мои письма тоже стали другие? В чем другие? Это мне хотелось бы знать. Разве что Ты имеешь в виду время, когда я писал для себя и действительно был другим человеком…

Твои отпускные планы мне не вполне ясны. Неужели Тебе непременно нужно ехать в августе? Я могу только в сентябре. И почему на такие относительно короткие поездки Ты планируешь такие затраты? Ты не можешь ездить по дешевым билетам? Иногда Ты своими расходами меня просто пугала. Например, тем, как роскошно Ты жила в Праге!.. Неужели Ты не можешь, к примеру, ездить третьим классом? Я, со своей стороны, никаким другим ездить не могу. Ведь это так дешево, да и не должно быть дороже, ведь людям необходимо ездить. А потому советую Тебе съездить на озеро Гарда, а уж там я объясню Тебе зачем.

Франц.

19.06.1913

Хочу жениться, а сам такой слабак, что из-за одного слова на открытке колени подгибаются. Значит ли это, что завтра я получу письмо, из которого увижу, что Ты все, пункт за пунктом, обдумала и, полностью осознавая важность этого шага, тем не менее говоришь «да», то есть хотя все доводы и не опровергла (это было бы совсем худо, потому что в основе своей они, понятное дело, неопровержимы), однако частично посчитала несущественными, частично же преодолела или, по крайней мере, на основании определенных умозаключений убеждена, что сможешь преодолеть?

Франц.

Когда Ты получила мое письмо? Не затруднит ли Тебя быть столь любезной и раздобыть для меня один экземпляр берлинской «Дойче Монтагсцайтунг» за прошлый понедельник? Там кое-что про «Кочегара» напечатано.

20.06.1913

Фелиция, милая, любимая, не то, не то. В неизвестность, которая, возможно, обернется для Тебя бедой, Ты не должна кидаться, как в омут, но, если Богу будет угодно, должна войти обдуманно. Зачти мне нынешнее мое поведение как порок, про который я в описании своей персоны, возможно, позабыл, но я не могу от него избавиться. Слово, которое Ты мне даешь, внешне означает именно то, чему я хотел бы посвятить свою жизнь, однако снаружи мне невозможно понять, то ли в нем содержится, что я хочу. Пока что, Фелиция, я прикрыл Тебе рот рукой, и Ты пока что выговорила это слово не вообще, а в мою горсткой подставленную руку. Написанное мной Ты не вполне оценила по достоинству (пожалуйста, прошу Тебя, Фелиция, не ставь мне все это в вину, я должен, должен!), я не вижу, чтобы Ты обдумала все пункт за пунктом, Ты обдумала все скопом, и кто знает, много ли Ты упустила. Некоторые слабые сомнения у Тебя все-таки есть, но я вижу только их следы (Ты промешкала день, прежде чем написать открытку, и два, прежде чем ответить письмом), сами же сомнения не изложены. Тебя несколько беспокоит все, что я говорю насчет врача, Ты не вполне тут меня понимаешь, что совершенно естественно, но, вместо того чтобы настоять на разъяснениях, Ты отмахиваешься: «Оставим это!» Между тем я говорил: решение врача, даже в случае, если оно будет благоприятным, само по себе для меня еще не решение, – только это, и ничего больше. Ты признаешь, что в письме моем встречаются отвратительные вещи, потому что «если бы я была так боязлива…». Но, любимая, любимая, я жду от Тебя не только мужества, вернее, хочу возложить на Тебя задачи, которые не только мужества требуют. Ведь бездумное мужество – это самопожертвование. Ты веришь всему, что я говорю, и только то, что я говорю о самом себе, по-твоему, звучит «слишком резко». Но тогда получается, что Ты всему письму не веришь, ведь все письмо только обо мне. Что прикажешь мне делать? Как убедить Тебя в правдоподобии неправдоподобного? Ты же видела меня наяву и во плоти, видела, слышала и терпела. И не только Ты, но и Твое семейство. И все равно Ты мне не веришь. А среди того, что Тебе предстоит потерять, не просто «Берлин и все с ним связанное», речь идет о гораздо большем, и на это Ты тоже не отвечаешь ни слова, а ведь это самое важное. «Доброго и милого мужа?» В своем последнем письме я употребил по отношению к себе совсем иные определения, но Ты опять-таки мне не веришь. Так что поверь мне, обдумай все как следует и расскажи мне, как Ты это обдумала. Что если сегодня, в воскресенье, у Тебя нашлось бы немного времени и Ты захотела бы чуть подробнее рассказать мне, как Тебе видится каждодневная жизнь с мужем вроде того, что мною описан? Сделай это, Фелиция, прошу Тебя об этом как человек, в первые же четверть часа с Тобою мысленно обручившийся.

Франц.

22.06.1913

Любимая, Ты даже представить себе не можешь, как Твои письма питают меня жизнью, однако итоговых размышлений, совершенно осознанно произнесенного «да» в них все еще нет, и в Твоем последнем письме тоже. Хоть бы оно было в Твоем завтрашнем письме, а особенно в Твоем ответе на мое завтрашнее письмо. Дело в том, что это завтрашнее письмо, которое уже почти готово, настолько для меня важно, что я хочу отослать его не сегодня простой почтой, а только завтра заказной. Только еще на это письмо дай мне подробный ответ, Фелиция! И тогда, быть может, эта пытка, эта столь необходимая пытка, необходимость которой Ты, впрочем, не вполне согласна признавать, до поры до времени кончится. Фелиция, Ты ведь не думаешь, что мне доставляет удовольствие Тебя мучить, наверняка не думаешь, а я все же делаю это – вот и суди, насколько это необходимо. На завтрашнее письмо ответь мне досконально и в точности!

Итак, во вторник Ты получишь мое письмо. Я бы хотел навечно удержать Тебя за Твоим письменным столом, лишь бы Ты вечно писала мне письма!

Франц.

21-23.06.1913

Любимая, вот еще что, а быть может, даже прежде всего, Ты в своих размышлениях учитываешь недостаточно, хотя мы много об этом писали: что в писательстве лучшая и сокровенная суть моей натуры. Если есть во мне что хорошего – то только это. Не будь у меня этого, не будь в голове этого мира, который рвется наружу и требует высвобождения, я бы никогда и помыслить не смел заполучить Тебя. То, что Ты сейчас об этом говоришь, не так уж важно, если нам суждено быть вместе, то Ты сама увидишь: если Ты волей-неволей не полюбишь мое писательство, то у Тебя вообще не будет во мне точки опоры. Ты будешь тогда страшно одинока, Фелиция, Ты не сможешь понять, как я Тебя люблю, да и я едва ли смогу показать Тебе, как люблю Тебя, хоть и буду, возможно, изо всех сил стремиться принадлежать Тебе всецело, сегодня и всегда. Мало-помалу меня, как между жерновами, перетирает между писательством и службой (это и сейчас происходит, хоть я вот уже пять месяцев ничего не пишу), если бы не контора, тогда, вероятно, все вообще было бы иначе и предостережения мои не звучали бы столь строго, а так мне приходится держаться из последних сил, сколько смогу. Однако что Ты скажешь, любимая, о супружеской жизни, при которой, по крайней мере несколько месяцев в году, муж приходит домой со службы в половине третьего – в три, обедает, потом ложится, спит до семи-восьми, наскоро ужинает, на час уходит прогуляться, потом садится писать и работает до часу или до двух ночи. Сможешь ли Ты такое вынести? Ничего не зная о муже, кроме того, что тот сидит у себя в комнате и пишет? И таким вот образом проводить всю осень и всю зиму? А по весне, едва живого, подхватывать его на руки на пороге кабинета, чтобы потом всю весну и лето наблюдать, как он приходит в себя, набираясь сил к очередной осени? Можно ли считать это жизнью? Допускаю, допускаю, что можно, но Ты должна продумать это до последней мелочи, чтобы у Тебя и тени сомнений не оставалось. Не забудь при этом другие свойства, связанные со всем предыдущим, однако усугубленные моим скверным характером. Сколько себя помню, мне всегда было неприятно или, по крайней мере, неспокойно, когда в моей комнате кто-то находится, не только незнакомый, но и друг, Ты же, напротив, любишь людей, быть может, даже большие компании, тогда как я с превеликим трудом, чуть ли не с болью пересиливаю себя, чтобы принять родственников или даже друзей в моей или – осмелюсь сказать – в нашей квартире. Жить в Праге и вовсе не видеть родных – для меня, к примеру, ничего не было бы легче, пусть даже они самые замечательные люди на свете, особенно по отношению ко мне, и сделали мне незаслуженно много добра, столько, сколько мне им в жизни не сделать. Целью моих устремлений на первых порах была бы квартира по возможности на окраине города, более или менее недоступная для посторонних, а следующей целью был бы домик с садом, приобретенный путем накопления где-то в предместье. А теперь подумай, Фелиция, ведь по сути Ты окажешься примерно в том же положении, что и Твоя будапештская сестра, которой Ты так сочувствуешь, разве что положение Твое будет еще тяжелей и у Тебя не будет другой отрады в жизни, которая у Твоей сестры есть. Что Ты на это скажешь? А мне на это нужен совершенно точный ответ, уж это-то Ты должна понять, совершенно точный ответ.