Тайна смуты - Сергей Анатольевич Смирнов

Что раньше уже однажды и случилось – с преданной выше наймитского жалованья прекрасной Елене немецкой ротой.

Да и сам Тарас был хоть куда. Елена распорядилась перед уходом из обители справить ему добрую сряду стрельца и сапоги с серебряными подковками. Не уведённый никем в сумятице добрый вороной аргамак из конюшни князя Воротынского тоже тут пригодился.

А уж как обнимался Тарас дома с заждавшейся его Серкой! Как уже в деннике она до самой кровли подпрыгивала! А боривитер-пустельга дома кикал так, что в ушах у всех звенело!

Весело погуляла Москва со шведами. Медов да вина белого столько утекло – будто прорва в самой земле московской отверзлась. Свеи знатными питухами оказались, даже немцев покрепче – не всякий русский их осиливал, валились вповалку все на том мирном поле брани.

Однако ж недолго Москва победой и порядком повеселилась. Спустя месяц вдруг словно страшный мор на нее в одночасье с неба пал… Затихла вдруг вся Москва и снова забилась во дворы. И вновь, как уж не раз случалось в те смутные годы, по мостовым стольного града бродили пешком вороны, по-хозяйски ворочая клювами.

И Андрей Оковалов, и Тарас в те дни сами бродили по двору, словно поражённые посреди дня лунной болезнью, не знали, куда и приткнуться. И только Елена сохранила твердость разумения и духа – убеждала она всех, что не мог князь Воротынский отравить на своём пиру победоносного воеводу, князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского, коего в крёстные отцы своему сыну-младенцу, а себе – в кумовья пригласил! То ж прямая хула на Святого Духа и приговор на муки вечные в геенне огненной! Да и разумом простым посудить – как страшным убийством в своём же доме себя миру представить! Нет – верно, хозяин дома не знал об отраве, а кто-то злодейски пронёс её… Не от самого ли царя Шуйского, опасавшегося, что вместо него на престол иного Рюриковича и даже дальнего его племянника, князя Михаила Васильевича, возведут?

А вскоре и царя на Москве не стало никакого вовсе… Был да сплыл разом. Был царём Василием – а стал насильно монахом Варлаамом, заточённым в Чудов монастырь посреди стольного града. И пошли вдруг указы по Москве именем иного царя-круля – Владислава Жигимонтовича. Слухи вились, что и сам Жигимонтович, сын Сигизмунда, уже на Москве сидит, пока его грозное войско, одолевшее Смоленск, продвигается к Москве наперегонки со свежим войском бывшего тушинского, а ныне временно калужского царя Дмитрея Иваныча, осильневшего малой ордою Яна Петра Сапеги, каковой же, в свою очередь, уже успел из коронного ротмистра в самовластного гетмана перекраситься.

И вроде как сызнова не стало Руси совсем…

Встрепенулся народ московский только, когда прокатилась весть, что святейший патриарх Ермоген объезжает Москву с благословением.

Андрей Оковалов, никогда ни с кем своими думами не делившийся, а только окончательную волю проявлявший, собрал своих посреди светлицы, встал посреди неё, опустив кулаки, и рёк:

– Святейший-то чует, что и его скоро уморят! Он горой за царя Василия был… Может, пойти мне к Воротынскому-то. Меня-то он тотчас примет. Да и пришибить его, как покойный тятя – того поганого гетмана. Только тут уж – сразу насмерть! Чтоб знали, что Москва под ляхом не ляжет. Вся нипочём не ляжет!

Елена встала перед братом:

– Ты, братец, коли дурить надумал, так хоть с умом начинай. – Сразу стало видно, что ещё переняла она от королевы Ливонской, помимо свейского наречия. – Пробирайся хоть в Ярославль, к дяде нашему. Подымай там ополчение, дядя поруку за тебя даст, за твоё обещание отцово наследство на войско расточить, когда до Москвы дойдут. А я тут на хозяйстве пока посижу, не запущу.

Вернувшись на Москву, Елена скоро отъелась – стала кровь с молоком. А к Тарасу больше стремглав не прижималась. Напротив, только понукала издали. Но каждый взгляд её был для Тараса дороже золотого царского гривенника.

Ворота Оковаловой усадьбы выходили на широкую улицу – и на ней тоже ожидали проезда святейшего. Народ теснился, затирая нищих.

Святейший ехал на своей повозке, не мелко сыпля благословениями – широко раздавал, утомляя руку. Вот и до Тараса очередь дошла…

Живым взором святейший сначала охватил всех Оковаловых вкупе с Тарасом. И вдруг как громыхнёт, указав перстом то на Тараса, то на Елену:

– Почто ещё не венчаны? Под венец живо! Благословляю!

Елена ахнула – и только братья успели подхватить её, чтобы не расшиблась в обмороке.

Тараса то патриаршее благословение, точно выстрел мортиры, оглушил. Он пал ниц:

– Батька святейший!

– Чьего прихода? – гремел над ним глас.

Отвечал Андрей, и отвечал, точно из-под удавки хрипя.

– Сейчас увижу – реку попу, – продолжал святейший. – Небось на крестце улицы жмётся. Чтобы завтра же!.. А ты, козачок, увезёшь жену из Москвы. Тут ещё самая беда грядёт, а ты в то самое пекло и полезешь отчаянно, знаю тебя. От тебя сынки такие же шустрые должны сначала пойти. Чай, пригодятся. Хутором-то богат? Хутор есть?

Тарас поднял свою звенящую от слов патриарха голову. Святейший колокольнею высился над козаком.

– Два есть, батько святейший! – маханул Тарас, вспомнив братнины хутора и теперь не сомневаясь, что поделятся братья хоть бы и от изумления, когда он такую гордую да умелую во всём красу привезёт.

– Богат! – усмехнулся святейший. – Благословляю в дорогу! Доедете надёжно. Целыми да живыми. Никола Угодник защитит. Пройдёт время – навестишь московскую родову. Или сыны твои… Или внуки твои приедут. Когда Русь станет единой и вновь окрепнет. А нынче поезжай отсюда прочь до дому и береги жену – ладная она у тебя будет. А мы тут, московские, пока сами управимся с Божьей помощью. В сборах не грузни, с Богом езжай налегке.

Тарас приник к руке святейшего. Сухой, шершавый тыл руки патриарха показался ему тою же твёрдой и несокрушимой стеной Троицкой обители, к коей он весь прижимался недавно.

Тронулся дальше патриарх Московский…

И вдруг Тарас опрометью бросился за ним:

– Батько святейший! Батько святейший!

– Чего? Передумал никак? – удивлённо нахмурился патриарх Ермоген.

Тарас кликнул своего пустельгу – пал с небес друг ему на руку. А руку свою Тарас протянул к святейшему – и присвистнул особо. И что же! Пустельга сам смело перешёл на край патриаршей повозки.

– Батько святейший! Прими, не обессудь! – едва не захлебываясь, выдыхал горячие слова Тарас. – Сокол у меня учёный! Всё его глазами с высоты видать! Всякую опасность тебе предупредит!

– Добро! – качнул головой святейший. – Благодарю, козак. Будет кому скорую весть мне на родину принести.

И услыхал Тарас в голосе патриарха то, что грустную весть святейший собрался на родину посылать