Семь храмов - Милош Урбан

Я заботился о воде, стекавшей со средней кровли, с ее северо-восточных стен. Ко мне воду гнал каменный желоб, встроенный в карниз над желтой кладкой. Иногда в меня попадало и несколько капель с юго-западной части: подчиняясь французскому кодексу поведения, я принимал их и выбрасывал из себя изящной дугой.

Как бы усиленно ни вращал я глазами, все равно мне ни разу не удалось рассмотреть самого себя. Да оно, пожалуй, и к лучшему, ибо, как я уже говорил, писаным красавцем я не был. Судя по виду двоих ближайших ко мне братьев, я догадывался, что у меня шиповатая спина, как у дракона, и длинное тело со сложенными у груди недоразвитыми лапами и острым хвостом, закрученным в сатанинскую шестерку. Видел я и пару длинных изогнутых рогов, протыкавших воздух прямо над вытянутой курносой мордой с клыками, торчавшими из звериной пасти.

В то утро шел серебристый дождь. Вода была студеная, она холодила мои глотку и пищевод, моя пасть была полна ею, и я непрестанно извергал влагу. Тучи висели высоко, струйки дождя переплетались не настолько густо, чтобы сквозь них ничего нельзя было разглядеть, так что видел я далеко. Зато слышал плохо: с чердака за моим хвостом еще с ночи, с первого пения петухов доносились грохот молотов и удары долота о камень. На траве в бездне подо мною стоял на коленях мастеровой и полировал тяжелый обтесанный камень, один из многих тысяч, предназначавшихся для нового монастыря, выраставшего неподалеку от храма. Человек так углубился в работу, что ничего не замечал вокруг, и Бог покарал за это других. А случилось вот что…

На Ветрнике, куда я принужден был — поверх райского сада — беспрестанно устремлять свой любопытный взгляд, снова шло строительство. Тамошний храм возвели раньше нашего, но на нем долго не было крыши. Теперь она была уже почти готова, поворотные перекладины двух похожих на виселицы подъемников, маленького и большого, не двигались только от заката до рассвета и в воскресные дни.

В тот четверг, однако, они замерли почти сразу после того, как стройка начала кишеть рабочими. Откуда ни возьмись возле храма появился гнедой конь, на нем сидел герольд с ярким вымпелом. Привстав в стременах, он резко взмахнул рукой. Голос до меня не долетал, но, кажется, суматоха поднялась даже раньше, чем он умолк. Каменщики, кровельщики и каменотесы бегали туда-сюда, одни переодевались в чистое, другие торопливо умывались, склонившись над бочками с водой, привезенными с Ботича. Но они не успели. Герольд вдруг ловко соскочил с коня, опустился на одно колено и склонил голову. В ту же минуту от желтой оштукатуренной стены пресбитерия отделилась темная тень всадника, который объехал храм с юго-западной стороны, внезапно вынырнул из-за башни и прогарцевал мимо трех опор наполовину покрытого крышей нефа. Это был человек высокого роста, хотя и горбатый. С его плеч ниспадал длинный и тяжелый дорожный плащ, темно-зеленый, судя по матовому отблеску — бархатный. На голове у него был пышный венец из меха чернобурой лисы. Из-под него выглядывали волосы, причем седые явно преобладали над каштановыми. Рабочих он словно не замечал — те неуклюже расступались перед его статным, неспешно шагавшим конем, а потом как подкошенные, с мертвенно-бледными лицами, падали ничком на мокрую землю. Он смотрел вверх, и делать это ему явно было больно и трудно: его всего перекосило на сторону. Вдруг перед его конем рухнул на колени человек, которого я знал: старший над их и нашими строителями мастер, маленький толстяк в черном, с черной же шапкой в стиснутых руках. Он что-то говорил всаднику, говорил взволнованно и, если меня не подводило зрение, удрученно. Господин махнул рукой — похоже, жест был исполнен благосклонности. Мастер простерся ниц.

Внезапно горбуна окружил рой пестро одетых рыцарей, и какое-то время его не было видно. Но вот из людской гущи вынырнула конская голова, за ней показались лисий головной убор и искаженное злобой лицо. Всадник направился прямиком ко мне… прямиком к нашему храму. Никто не посмел следовать за ним.

Пока возле Аполлинария собирался караван, состоявший из пар лошадей — на одной сидел рыцарь, другая была нагружена кладью — а также из красных, синих и белых носилок и длинных, доверху нагруженных телег о четырех, шести или восьми колесах, всадник пустил коня легкой рысью и под удивленными взглядами присутствующих решительно проехал через сад и виноградник к тому месту, где тропинка резко шла вниз: там, под крутым обрывом, стоял новый монастырь сервитов[50] «На Слупи», в котором еще работали плотники. Человек потянул за поводья и наклонил голову; казалось, он прислушивается. Наверное, ветер донес до него равномерный стук из недр нашего храма. Вид у знатного господина был заинтересованный. Он понудил коня скакать галопом.

Каменотес, который с самого утра трудился прямо подо мною, ничего не заметил. Всадник приблизился к нему сзади, с улыбкой на иссеченном шрамами лице заглянул ему через плечо и неторопливо, уверенным, хотя и осторожным движением высвободил ноги из стремян и ступил наземь. Он сделал несколько шажков — сильно хромая. Если бы не заржавший конь, каменотес не заметил бы его появления. А так он поднял глаза — и тут же угодил молотком себе по пальцу. Я видел, как заволновалась толпа, наблюдавшая за происходящим с другого холма. Горбун удовлетворенно улыбнулся, помедлил, опять прислушался к звукам, доносившимся из храма, и шагнул внутрь, предварительно сняв с головы убор из чернобурки.

Я не знаю, что случилось в самом храме. Грохот прекратился, и горбун выскочил обратно — без головного убора и с красным лицом. Словно бы забыв о своей хромоте, он, как юноша, взлетел в седло, но, едва попытавшись выпрямиться в нем, искривил лицо и так и остался сидеть согнувшись. Ударив благородное животное золотыми шпорами, он углубился в виноградник. Вниз по склону он несся сломя голову. Всадники возле Святого Аполлинария загудели, как осиный рой, и кинулись навстречу горбуну. Одновременно двинулись с места повозки и носилки, и все это направилось к новой улице, спускавшейся от здания капитула.

На поворотной перекладине подъемника, стоявшего в какой-то дюжине саженей от храма, наутро повесили некоего дворянина и двоих каменщиков. Это они работали в нашем храме. Мастеровой подо мной оторвался от своего занятия и с молитвенно сложенными руками глядел на печальное действо. Когда оно закончилось, человек громко вздохнул, и среди вязкой тишины я ясно разобрал его слова:

— Несчастен господин, карающий своих вернейших слуг.

— Дальше!

Он склонялся надо мной, сжимая своими медвежьими лапами мои плечи. Он дрожал всем телом, по мясистым рукам пробегал нервный тик, дыхание было быстрым и прерывистым, а широкий рот кривила гримаса величайшей тревоги. Он был в исступлении, и я даже испугался, что он вот-вот раздавит меня или швырнет на пол. Больше всего пугали его глаза: в противоположность буйствующему и напряженному, вибрирующему от волнения телу они были холодными и застывшими. Два несущие угрозу камешка-нефрита — зеленые камни в праще злобы.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});