Бремя Власти - Дмитрий Анатолиевич Емельянов

твой блудливый отрежу.

Звучащая в голосе ярость видимо ничуть не обеспокоила лесного вождя, и тот насмешливо бросил в ответ.

— Отрежь, отрежь… Тебе нужнее, свой-то ты давно потерял, небось и рот уже боишься открыть при рокси.

Дальше все понеслось как вспыхнувшее пламя. По побагровевшему лицу Остроя прокатилась волна бешенства и, вскочив с лавки, он рванулся к обидчику. Народ, сидевший между двумя вождями, заполошно метнулся в стороны. Под грохот полетевшей на пол посуды блеснуло лезвие ножа.

Острой был уже изрядно пьян и в хмельном безумии ничего не контролировал, а Валтор явно готовился к такому обороту. Не поднимаясь, он перехватил руку с оружием и, смеясь в залитое ненавистью лицо противника, обрушил тому на голову тяжелый кувшин с вином. Глиняные осколки посыпались на плечи Остроя, глаза заволокло мутью, и тот сполз на пол, прямо в кроваво-красную лужу. Как-то мгновенно стихло, и после скрежета лавок, криков и звона посуды в зале повисла зловещая тишина.

В полном безмолвии из-за стола поднялся Торван.

— Что это значит, Валтор⁈ — В голосе посадника зазвучало плохо скрываемое бешенство.

Лесной вождь дернул ворот рубахи и скривился в ухмылке.

— Ты у своего ближника спроси. Не я на гостей с ножом бросаюсь.

Торван не слышал разборок вождей и пока видел лишь лежащего с разбитой головой Остроя, ухмыляющиеся лица лесной старшины, и обиду, нанесенную ему как хозяину дома. Что-то надо было делать, и ударивший в голову гнев был плохим советчиком. Подскочивший слуга быстро зашептал ему в ухо, рассказывая причину ссоры, и чем дольше тот слушал, тем злее и резче становились его черты.

Не дослушав, Торван оттолкнул шептуна и уперся взглядом в лесного вождя.

— Острой неправ и будет наказан сурово, но ты, Валтор, ты намного хуже, чем он. Ты как тля, портящая одежду, как ржавчина, пожирающая железо! Всюду, где ты появляешься, там зацветает вражда и раздор. Я не буду спрашивать с тебя за слова твои, но в доме своем видеть тебя более не хочу. Убирайся!

Валтор вскочил на ноги, а вслед за ним и все лесные венды. Многие из них не слышали с чего все началось, некоторые пропустили даже саму схватку, но слова посадника дошли до каждого, и это было прямое оскорбление. Выгнать гостя из дома — уже грех немалый, а вождя из-за праздничного стола — это уже объявление войны.

Вскочившие лесные венды сбились в кучу и, озлобленно зыркая на собирающихся вокруг них озерных собратьев, ждали лишь команды вождя, а тот, торжествующе оглядевшись вокруг, бросил прямо в побагровевшее лицо посадника.

— Вот ты и показал свою истинную личину, Торван. Все видели, как Острой напал на меня с ножом на свадебном пиру, но ты оскорбляешь и выгоняешь меня, а с обидчика моего у тебя спросу нет. Вы видели, братья! — Теперь он обернулся к своим. — Вот о чем я вам говорил. Не по законам живет Торван, а лишь по своему честолюбию и гордыне. Собственное добро да злато застило ему глаза, только его видит, а на наши интересы ему насрать. Так скоро и земли наши приберет к своим загребущим рукам, а вас вольных вендов сделает рабами вот этих вот рокси! — Его указательный палец ткнул в Ольгерда, а затем медленно обвел всех сидящих за столами руголандцев.

Вот теперь наступила, действительно, мертвецкая тишина. Каждый из присутствующих вендов понимал, такое оскорбление смывается только кровью. Гости, сжимаясь вокруг своего вождя, потянулись за ножами, а хозяева, поглядывая на Торвана, начали обступать их со всех сторон. Руголандцы, мало понимая причину всей потасовки, тоже поднялись, но за оружие пока браться не спешили.

В главной зале терема сидели только вожди, старшина и именитые гости со всех близлежащих племен, как лесных, так и озерных. Поэтому, если не считать руголандцев, то и тех и других было примерно поровну. Пробиться извне на помощь своим местным было практически невозможно, попросту из-за нехватки места, и это делало ситуацию еще опасней. Любое слово, любая искра в один миг могли разжечь пожар кровавой резни.

* * *

Сидя рядом со своей невестой, Ольгерд пребывал в какой-то блаженной эйфории. Рядом с этой девушкой он чувствовал себя счастливым. Забылось напряжение последних дней, борьба за власть, убийство дяди и собственная вина. Ему хотелось просто смотреть на нее, и даже белое, неживое из-за густо намазанного крема лицо ничего не меняло. Рядом с ней ему было хорошо, словно бы эта хрупкая девчушка своей властью изгоняла из его души ту злую силу, что не давая покоя, грызла и грызла его изо дня в день.

Лада чувствовала это обожание, и оно ее немного тревожило, как и весь этот сидящий рядом парень. Ходящие по городу слухи не миновали ее ушей. Говорили разное, то, будто ради нее он убил своего дядю, а то как бы и не из-за нее вовсе, а по наущению какой-то злой ведьмы. И что он — слуга этой ведьмы и готов ради нее убить любого. Она не хотела верить в эти россказни, по той простой причине, что парень ей нравился, и еще она чувствовала какую-то связь с ним. Неведомую и слегка пугающую своей непонятной опасностью. Словно бы внутреннее чувство настойчиво предупреждало — бойся его, сам он пропащий и тебя с собой потянет.

Как будто назло своей тревоге, Лада повернулась к Ольгерду и улыбнулась ему мягко и приветливо. По сути, с того дня, как они встретились на дороге, им и парой слов не удалось перемолвиться и виделись то всего один раз, когда свататься приходили, но все равно она была рада тому, что этот парень смог ее добиться, несмотря ни на что.

Ольгерд смотрел ей в глаза, наслаждаясь ее улыбкой и не слыша ничего вокруг, но когда загрохотали опрокинутые скамьи, и злобные крики наполнили своды зала, он словно очнулся. Его взгляд прошелся по переполненным ненавистью лицам, и в тот же миг в его сознании появилась оно. Белое красивое лицо со злой усмешкой на синих губах.

— Кто-то посмел испортить праздник моему мальчику! Накажи его! Никто не смеет мешать тебе!

Ольгерд бросил тревожный взгляд на Фарлана и словно прочел все события, что произошли. Теперь он услышал и слова Валтора.

— … сделает рабами вот этих вот рокси!

Его глаза встретились с глазами лесного вождя, и ненависть, горящая в них, поразила. «Кто это? Я ведь даже не знаю его, а он так ненавидит меня, что готов