Циолковский - Михаил Арлазоров

«Меня изумляет, – писал Валье Я. И. Перельману, – что Ваша книга выходит уже шестым изданием и имеет общий тираж в 47 тысяч. Ни один автор у нас в Германии еще этого не добился. Неужели русский народ так интересуется этой проблемой! И разве население современной России имеет деньги для покупки книг? Или книги у вас так дешевы, или же бесплатно раздаются государством всем интересующимся?»

Читая это письмо, невольно вспоминаешь высказывания Арчибальда Скайлса о странности русского характера. Впрочем, упрекать Валье не приходится. В голове европейца двадцатых годов не укладывались перемены, которые произошли с Россией и русскими.

Время шло. Имя Циолковского становилось легендарным. Невероятные истории о калужском ученом не только передавались из уст в уста, но и выплескивались иногда на страницы газет и журналов. Одну, из них мне довелось узнать после того, как, листая записные книжки Циолковского, я наткнулся на лаконичную пометку: «Статья Кольцова в мою защиту». Далее следовала ссылка на номер «Огонька», главным редактором которого был в ту пору Михаил Ефимович Кольцов. Статья Кольцова действительно защищала Циолковского.

«Люблю почитать советскую газетку, – писал Кольцов. – Нет, не московскую, там на свой же собственный фельетон напорешься. Провинциальную газетку хорошо почитать, да ту, которая подальше, поглуше, позахолустнее. Из нее только узнаешь, как люди живут, о чем помышляют, и что из-под себя думают, и на Луну в гости собираются.

Газета «Звезда» в г. Новгороде сообщает новости из Москвы, о которых, в самой Москве сидя, никогда не узнаешь. Судите сами:

«На Московском аэродроме заканчивается постройка снаряда для межпланетного путешествия. Снаряд имеет сигарообразную форму, длиной 107 метров. Оболочка сделана из огнеупорного легковесного сплава. Внутри – каюта с резервуарами сжатого воздуха. Тут же помещается особый чиститель испорченного воздуха. Хвост снаряда начинен взрывчатой смесью. Полет будет совершен по принципу ракеты: сила действия равна силе противодействия. Попав в среду притяжения Луны, ракета будет приближаться к ней с ужасной скоростью, и для того чтобы уменьшить ее, путешественники будут делать небольшие взрывы в передней части ракеты».

Мы взволнованы, – продолжает Кольцов. – Какой такой чиститель свежего воздуха? Нельзя ли его до путешествия на Луну приспособить в театрах, клубах и иных общественных местах? Разве можно такое драгоценное изобретение отсылать в межпланетное пространство! А ужасная скорость? Удастся ее в самом деле затормозить «небольшими взрывами» или не удастся? А Жюль Верн и Алексей Толстой – они не помешают ли путешественникам из новгородской «Звезды», – ведь это у них списаны и снаряд, и ракета, и сигарообразная форма! Ведь действие равно противодействию!

Нет, «Звезде» не до шуток. Она сообщает подлинные обстоятельства путешествия на Луну, от которых кровь стынет, как молоко в мороженице.

Постройка снаряда ведется уже четвертый год. Для этой цели были приглашены итальянские инженеры. Работа производилась под руководством инженера Циолковского. Напряженный умственный труд окончательно подорвал здоровье талантливого русского инженера, и он заболел неизлечимым психическим недугом. Руководство на себя взял инженер Цандер...»

23. Калужский учитель и профессора из Геттингена

Внешне Геттинген ничем не примечателен – обычный заштатный городок, каких в Германии десятки. Путешественник вряд ли обратил бы внимание на его полудеревянные домишки под красной чешуей черепицы, не знай он о славе этого города.

На рубеже двадцатых и тридцатых годов Геттинген выглядел особенно домашним, особенно уютным. Горничные в накрахмаленных наколках и белых фартуках прогуливали холеных породистых псов. Неторопливо шагали по улицам пешеходы. Велосипедистов можно было пересчитать по пальцам, а автомобилистов Геттинген и вовсе не знал. Глядя на его улицы, можно было подумать, что ураган мировой войны никогда и не бушевал над Европой, что никогда не собирались в мюнхенских пивных люди, одетые в коричневые рубашки, называвшие себя рабочей национал-социалистической партией.

И все же, несмотря на старомодность, на традиционно провинциальный облик, физики всей планеты считали старый добрый Геттинген одним из центров своей науки. Слава прошлого встречалась здесь со славой грядущего. Там, где в девятнадцатом столетии преподавал Карл Фридрих Гаусс, в двадцатом читали лекции Анри Пуанкаре, Нильс Бор, Зоммерфельд, Смолуховский и Планк...

И вот в город, где ходили в студенческих шапочках те, кого мы сегодня считаем крупнейшими физиками мира, в город, на улицах которого обдумывал свои идеи Альберт Эйнштейн, пришла слава Циолковского. Работы калужского учителя не могли не заинтересовать геттингенских профессоров – ведь они стали оружием той пресловутой «битвы формул», с которой ракета укоренялась в Германии.

Небольшая брошюра Циолковского «Ум и страсти», опубликованная в 1928 году, рассказывает об интересе геттингенских профессоров к Калуге. Циолковский цитирует в ней письма Шершевского, в том числе и письмо от 8 ноября 1926 года, где Шершевский упоминает об «Исследовании мировых пространств реактивными приборами». «Надеюсь, – писал он Циолковскому, – что Ваш новый труд явится уже давно обещанной Вами полной математической разработкой космической ракеты... Срочно жду эту книгу... Во имя науки прошу сейчас же выслать ее...» И тут же вопрос: «Здесь в газетах промелькнуло известие, что вы строите в Москве ракету на 11 человек. Что это? 1) утка, 2) ложь или 3) не поддается оглашению?.. Высланные Вами книги жду с нетерпением. Если знаете адрес инженера Цандера (тоже работает над ракетой), то прошу сообщить».

Шершевский настойчив. В его письме от 29 декабря 1929 года можно прочесть: «Уже давно не получал от Вас известий и думал, что Вы, может быть, в Москве заняты постройкой Вашего реактивного снаряда. Здесь носятся о Вас такие своеобразные слухи, во всяком случае, газеты „чирикают“ много о Ваших работах. Так д-р физики Валье сообщил мне из Мюнхена, что он в газетах читал о Ваших трудах...»

Заинтересовавшись отрывками писем, опубликованными Циолковским, я ознакомился с их оригиналами, хранящимися в архиве Академии наук. Оригиналы проливали дополнительный свет на отношения друг к другу двух великих умов двадцатого столетия – Циолковского и Эйнштейна.

«Эйнштейн снова читает в Университете, – сообщал Циолковскому Шершевский. – Он с интересом прочтет Вашу ньютоновскую механику атома...» Но Циолковский не рискнул послать эту работу. Свидетельством тому карандашная приписка, сделанная Константином Эдуардовичем между строк письма: «Боюсь...» Второе слово разобрать не удалось. Полустертое, оно так и не позволило выяснить, чего же боялся Циолковский, что помешало поделиться своими мыслями с Эйнштейном.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});