Могучая крепость (ЛП) - Вебер Дэвид Марк

Он снова открыл глаза и откинулся на спинку кресла. Это кресло было единственной настоящей роскошью, которую позволил себе Кахнир — единственной экстравагантностью. Хотя, справедливости ради, правильнее было бы сказать, что это была единственная настоящая экстравагантность, которую он позволил себе принять. Восемью годами ранее, когда Гарт Горжа, давно ему служащий личный секретарь, сказал ему, что люди архиепископства хотят купить ему специальный подарок на Середину Зимы, и попросил у него совета, Кахнир прокомментировал, что ему нужно бы новое кресло для своего кабинета, потому что старое (которое, вероятно, было по крайней мере на год или два старше отца Гарта) окончательно износилось. Отец Гарт кивнул и ушёл, а архиепископ не слишком и задумывался об этом. До тех пор, пока он не приехал со своим обычным зимним пастырским визитом — долгим, так как он всегда проводил здесь, в Ледниковом Сердце, не менее двух месяцев — и не обнаружил, что кресло ждёт его.

Его прихожане заказали кресло из самого Сиддар-Сити. Оно стоило — как минимум — эквивалент годового дохода семьи из шести человек, и стоило каждой марки своей непомерной цены. Кахнир только позже обнаружил, что Фрейдмин Томис, его камердинер, предоставил его точные размеры, чтобы мастер, изготовивший это кресло, мог точно подогнать кресло под него. Во многих отношениях оно имело строгий дизайн, без расшитой золотом обивки и украшений из драгоценных камней, которую могли бы потребовать другие, но оно идеально соответствовало индивидуальности и вкусам Кахнира. И если бы деньги не были потрачены впустую на показное убранство, это было бы самое греховно удобное кресло, в котором когда-либо сидел Жасин Кахнир.

В данный момент, однако, его удобство предлагало очень мало комфорта.

Его губы кисло скривились, когда он понял, о чём только что подумал, но это не сделало его нынешнюю ситуацию более забавной, и короткая вспышка веселья быстро исчезла.

Он был глубоко тронут, когда Уилсинн рассказал ему о своих подозрениях, о его растущей уверенности в том, что Круг был скомпрометирован, предательски раскрыт Клинтану и Инквизиции. Тот факт, что Сэмил доверял ему достаточно, чтобы сказать ему, знал, что он не предатель, наполнил его странной радостью, даже когда ужас от последствий этого предательства захлестнул его. А Сэмил был таким же прямолинейным и откровенным, как всегда.

— Одна из причин, по которой я говорю тебе, Жасин, — сказал он, — заключается в том, что, в отличие от любого из нас, у тебя есть прекрасная причина покинуть Зион в середине зимы. Все знают о твоих «странностях», так что никто — даже Клинтан — не подумает, что твоё обычное возвращение в Ледниковое Сердце выбивается из образа. Я собираюсь сделать всё, что в моих силах, чтобы уберечь как можно больше других наших архиепископов и епископов от опасности, но если нас так глубоко предали, как я думаю, все мы станем целями для Инквизиции. Это касается и тебя.

Уилсинн посмотрел ему в глаза, затем протянул руки и положил их на плечи Кахнира.

— Ты вынес последние письма Эрайка Динниса из его камеры, Жасин. И мы доставили их его жене — его вдове — в Черис. Сейчас будет не так просто. На этот раз они знают о нас. Но я не думаю, что они, скорее всего, предпримут открытые действия против нас, по крайней мере, ещё месяц или два. Так что у тебя будет немного времени, когда ты доберёшься до Ледникового Сердца. Используй его, Жасин. — Руки на его плечах встряхнули его с сильным, нежным акцентом. — Используй его. Продумай свой план, насколько сможешь, а потом исчезни.

Кахнир открыл рот, чтобы возразить, но обнаружил, что Уилсинн снова трясёт его.

— Ты ничего не сможешь здесь сделать, даже если останешься, — сказал ему викарий. — Всё, что ты можешь сделать, это умереть вместе с остальными нами. Я знаю, что ты готов сделать это, Жасин, но я думаю, что у Бога на уме для тебя есть нечто большее, чем мученичество. Как бы мне ни было неприятно это признавать, я пришёл к выводу, что «Церковь Черис» стала нашей единственной истинной надеждой. Ну, не конкретно нашей, так как я не вижу, что Стейнейр или Кайлеб могли бы сделать, чтобы спасти Круг, даже если бы они знали о нашем затруднительном положении. Но нашей единственной надеждой на то, что мы вообще намеревались сделать. Гниль слишком широко разрослась здесь, в Храме. Клинтан и Трайнейр — особенно Клинтан — слишком развращены. Они активно стремятся поддерживать то самое зло, которое превращает Мать-Церковь в мерзость, и если у нас когда-либо действительно была хоть какая-то надежда остановить их, то сейчас мы её потеряли. Нам не хватило времени. Так что единственная надежда, которую я вижу — то, что черисийцы преуспеют в поединке с ними. Что пример Черис извне будет толкать реформы изнутри. Я не могу сказать, что это в конечном счёте означает для всеобщности Матери-Церкви, но я пришёл к выводу, что намного важнее, чтобы она была Божьей Церковью, даже будь она разбита на сколь угодно частей, чем чтобы она оставалась единым целым, порабощённым силами Тьмы.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Кахнир видел боль в глазах Уилсинна, понял горечь этого признания. И в этом признании он понял, что Уилсинн пришёл, чтобы говорить и за него так же. Сама его душа содрогнулась при мысли о расколе, кошмаре религиозной борьбы — огромном просторе для доктринальных ошибок, которые должны охватить мир, если Мать-Церковь распадётся на конкурирующие секты. И всё же даже это было предпочтительнее, чем наблюдать, как Божья Церковь всё глубже и глубже погружается в коррупцию, ибо это была худшая и самая тёмная «доктринальная ошибка», которую мог только вообразить Жасин Кахнир.

И всё же, несмотря на то, что он понял про себя, что неохотно согласился с анализом Уилсинна, и даже несмотря на то, что он полностью разделял настойчивость Уилсинна, он понятия не имел, как ему в конце концов ухитрится спастись от Инквизиции. Правда, в Ледниковом Сердце, у него, скорее всего, было бы как минимум немного больше шансов на это, чем в самом Храме, но именно, что немного.

Он был уверен, что отец Брайан Тигман, интендант Ледникового Сердца, был, по крайней мере, в общем осведомлён о подозрениях Клинтана. Интендант, как и все другие интенданты, был назначен в Ледниковое Сердце Управлением Инквизиции, и, также как и все остальные интенданты, он был членом Ордена Шуляра. Он также был холодным, агрессивно настроенным сторонником дисциплины. Кахнир несколько раз пытался заменить его, и каждый раз его просьба отклонялась. Это было, мягко говоря, необычно и свидетельствовало о заинтересованности Инквизиции на очень высоком уровне в том, чтобы оставить Тигмана на его месте, и всё это означало, что у Кахнира не было сомнений в том, кому принадлежит лояльность «его» интенданта. И всё же, к сожалению, Тигман был не самым ловким агентом, которого мог выбрать Клинтан. Возможно, Великий Инквизитор посчитал, что достаточная самоотверженность заменит определённый недостаток утончённости? Или он решил, что для того, чтобы присматривать за явно помешанным «эксцентриком» вроде Кахнира, потребуется лишь умеренная степень компетентности? Какова бы ни была логика, Тигман в последнее время очень плохо справлялся с тем, чтобы скрывать подозрение, с которым он относился к своему номинальному начальнику. Он был намного внимательнее, чем обычно, постоянно обращался архиепископу, советовался с ним, убеждался, что у него нет неожиданных требований или задач для своего верного интенданта. Что касается способов присматривать за кем-то, то это было примерно так же незаметно, как бросить булыжник в окно. Что, к сожалению, не делало этот способ менее эффективным.

Хуже того, такая техника грубой силы многое говорила Кахниру. Она говорила ему о том, что Клинтан был уверен, что архиепископ находится у него под каблуком и может быть схвачен в любой момент. Она означала, что Тигман будет настороже в отношении любых мер, которые может предпринять Кахнир, а Тейрис был достаточно маленьким городом, чтобы интенданту и Инквизиции было нетрудно следить за его действиями. Так что у него не было абсолютно никакого представления о том, что он собирается делать после того, как достигнет своего архиепископства, даже первого слабого проблеска плана.